Разные годы жизни

Почтовое отделение на теплоходе тоже шикарное и своеобразно оборудованное: ярко-красные стены и черные лакированные столы. Сотрудницы любезны, даже слишком. Привыкли обслуживать иностранцев. Я уже заполнила бланк, когда вошел какой-то моряк-офицер. Седой, с глубокими морщинами на лице, со странной походкой. Моряки вообще ходят враскачку, а этот шагает широко и заметно косолапит. Поднял на меня глаза: они оказались серо-стальными, острыми. И мне тотчас же подумалось, что где-то я их уже встречала. Или показалось?

Когда он вышел, я, движимая непонятным любопытством, нагнулась к окошечку.

— Этот старик давно плавает?

— Какой старик?

— Да вот, только что заходил...

— Начальник радиостанции? Да какой же он старик, недавно только отпраздновал пятьдесят пять. Связист он, правда, старый — еще с войны.

И мне пятьдесят пять. А тогда, на фронте, в день последнего боя, было мне только девятнадцать. И тому пареньку, что берег мою жизнь и спас ее, — столько же. Тридцать шесть лет прошло с той поры. Вот и вся арифметика. Почему мы не искали друг друга? Разве не должна была я сделать это обязательно и в первую очередь?

Решительности мне всегда хватало — во всяком случае так я полагала. Умею быстро принимать решения. И я двинулась на поиски каюты начальника радиостанции. Отворить дверь в нее мне помешала вовсе не табличка «Посторонним вход воспрещен»; но нахлынуло вдруг непривычное, никогда ранее не испытанное ощущение робости, и я просто не осмелилась переступить через порог. Напомнить о себе? А вдруг это не Алексей? Моряк виду не подал, что узнал меня. А может быть, не захотел узнать? У него есть право на это.

И все-таки мне хотелось увидеть его еще раз. Как это устроить? На завтра, на восемнадцать часов, намечена встреча с экипажем теплохода под девизом «Подружимся». Придет он или нет? И что я ему скажу? Смогу ли что-нибудь объяснить? А кому это сегодня нужно? К тому же оправдываться я не привыкла. Да и для всего существует срок давности...

Поздняя осень. В иллюминатор видно темное море, бурлящее, страшное. Двенадцать палуб судна щедро излучают свет, заливая им долины между гребнями волн, и все, что находится вне того света, кажется непроницаемо черным и потому угрожающим.

Нет ни сна, ни покоя. Каюта с ее изысканной цветовой гаммой меня больше не радует. Я текстильщица и способна оценить тот утонченный вкус, с каким создавался интерьер, где любая мелочь живет в согласии со своим окружением.

Оставаться в одиночестве я больше не могу. Мне нужны люди. Суета. Движение. Так было всегда. Мне хорошо за директорским столом, в цехах, на собраниях; уже с раннего утра закручивается карусель с непрестанными звонками и посетителями и нет времени перевести дух, думать о себе, о своей жизни. Целый год дикой работы — и месяц путешествий. Раньше существовали еще лыжные походы. Но в последние годы я их, к сожалению, оставила, и почему-то вот сейчас, когда я совершаю прекрасное путешествие на роскошном корабле, когда предстоит увидеть давно вожделенную Италию и Грецию и когда острый приступ одиночества заставил меня искать людей, я вдруг задумалась: а почему это меня всегда влек именно Дальний Север, тяжелейшие походы, где кругом лишь белое безмолвие и на каждом шагу подстерегают опасности: льды, вода, медведи... Может быть, мое замороженное сердце оживает только в вечном холоде? Может быть, именно однообразие Земли Франца-Иосифа со всеми ее трудностями заставило меня понять, что на самом деле жизнь моя не так уж бедна красками, что трудности можно преодолеть, что это даже нужно, потому что удары судьбы — самая надежная проверка мужества и выносливости. И разве три мои подружки, три одинокие женщины, что недавно напевали жалостливое «За все так дорого мы платим...» — разве и они не искали, кто как умел, равновесия для своей души, потому что иначе жить вообще нельзя было бы? На что они еще надеялись, — наверное, и сами не знали; своими тайными мыслями ни Велта, ни Скайдрите, ни Олга с подругами не делились. И в работе, и во льдах они оставались деловитыми и уверенными, крепкими и улыбающимися. Как и полагается мастерам спорта, в свое время даже прославившимся благодаря этим самым лыжным походам.

Я выбрала наконец самое шумное место на судне: дискотеку. Сидела, приютившись в углу зала, в тени огромной пальмы, и наблюдала, как однообразно двигаются танцующие, словно слитые в компактную массу, перечеркнутую синими, красными, зелеными лучами прожекторов.

Прожекторы всегда напоминают мне о войне. Треск барабанов — фронтовую канонаду. Фронт, фронт, там остались и мои нестанцованные танцы, непригрезившиеся грезы!

Совсем рядом, задевая меня платьем, кружатся танцующие. Стоит ли именно в этом месте вспоминать о чем-то далеком и мрачном? А почему бы и нет? У каждого есть свой партнер, я никому не нужна, приглашать меня никто не собирается, в своем черном наряде я сливаюсь с тенью пальмы.