Разные годы жизни

В часовне я со странным любопытством вглядывалась в лицо Артура. Он был на пару лет моложе меня, но там в очень длинном гробу лежал если и не старик, то, во всяком случае, достаточно пожилой человек. Три его сильные страсти оставили на его лице по неизгладимой морщине, три подруги: честолюбие, жадность и сластолюбие. В последний год жизни он отрастил усы и бороду, и в его смертный час большая круглая голова и обросшее седыми волосами лицо вызывали представление о пастыре, покинувшем недостойную его паству. Густые брови были приподняты словно от удивления, и впервые за двадцать семь лет я увидела, что у него раскосый, монгольский разрез глаз. Провожавших и цветов было много, хватало и женщин с пышными букетами. Какая из них принадлежала когда-то Артуру?» Горьких слез никто не лил. Смерть все уравняла. Я смотрела на них спокойно еще и потому, что знала наверняка: и они тоже не были с Артуром счастливы.

Наверное, это нехорошо, даже непростительно, что я сейчас вспоминаю об Артуре именно так. Не оправдывает меня и то, что только после его смерти я начала анализировать нашу жизнь, отношения, характеры.

О человеке надо думать, пока он жив и рядом с тобой. Надо стараться понять, почему он таков, а не другой. В чем же моя вина, человека и женщины, почему мы с Артуром не слились в одно целое, как партнеры в дискотеке, почему он изменял мне, и было ли у него право на это? Кем же был он в искусстве, если даже в день похорон для него не нашлось слова лучше, чем «деятельный»?

...Средиземное море. Уже давно остался позади темный высокий утес Гибралтара. В обеденном зале только и разговоров, что о предстоящем бале, о прическах, туалетах, обещанных сюрпризах. Подруги нынче в плохом настроении, страдают от головной боли. Нехотя ковыряем слегка пересушенный бифштекс и роняем фразу-другую об Италии, о берегах, мимо которых скользит наш белый корабль. Южное солнце палит, бассейн полон купающихся. Небо синее, и море тоже такое небывало синее, прозрачное и успокаивающее, что лучи солнца пронизывают его и глохнут лишь на большой глубине. После серого, грозного океана просто приятно глядеть вниз, и голова даже не кружится от высоты, когда стоишь прижавшись к поручням. Берег невооруженному глазу не виден, можно лишь представить себе, как он выглядит и мимо какого залива или порта мы сейчас проплываем.

Зря просила я седовласого джентльмена быть моим кавалером на предстоящем балу. Наверное, я сделала это, испытывая какой-то страх, желая предохранить себя от возможного шока, если все-таки окажется, что начальник радиостанции и есть фронтовой Алексей. Дело в том, что повелитель радиоволн на бал вообще не пришел. Конечно, было весело, каждый старался показать все лучшее, самое остроумное, на что горазд. А я все ждала, когда в зал войдет косолапой походкой человек с серо-стальными глазами, ждала как чуда, как верующие тысячелетиями ожидали пришествия мессии. Но его все не было, и каждый взрыв смеха, каждый новый тост били меня по нервам, словно наэлектризованные пальцы ворожеи. Мне ведь ничего не нужно, я хочу лишь спросить: он ли это? А может быть, лучше вовсе не открываться ему: я ведь тоже не выполнила фронтового обещания, даже и не пыталась. Искать его сейчас — о, запоздалая женская гордость! — я не могу. И вот я попросила сделать это моего случайного рыцаря. «Пусть скажет, когда и куда может он прийти для краткого разговора или куда явиться мне».

В каюте начальника радиостанции я в который уже раз обратила внимание на эффектные и по цвету, и по фактуре ткани. Меня усадили в кресло, стоявшее на одной металлической ножке, словно сказочная избушка. Моряк подтолкнул кресло, и оно вместе со мной раза три обернулось вокруг оси. Это было неожиданно, я не знала, как реагировать, и рассмеялась. Тогда засмеялся и он, становясь с каждым мгновением все моложе. Я не знала, как смеется Алексей: в тот раз у нас не было повода для веселья. И все еще не знала, не напросилась ли я бесстыдно в гости к совершенно чужому человеку.

Мои волосы окрашены в фиолетовый цвет: так лучше всего скрыть седину. А тогда я была естественной блондинкой. Можно ли на расстоянии стольких лет узнать человека по одному лишь голосу, как в темноте?

— Судно — это целый город, целый мир, целая жизнь, — сказал он. — Как вам у нас нравится? И чем могу быть полезен?

Мы перестали смеяться и смотрели друг на друга.

И тут, раз в жизни, мне помогла «железная женщина»: это она спросила прямо жестко: «Алексей, 79‑я дивизия?»

Он не удивился, во всяком случае не выказал никакого волнения.

— Да, Алексей. Фронтовик.

— И ты не рад видеть меня? Я Вера! Вера!

— У пожилых заторможенные эмоции.

Ну, а чего другого могла я ждать? Что он бросится мне на шею: «Наконец-то!»? Обменяться обоюдными упреками, выяснить, как и почему не нашли мы друг друга в год Победы? Многие целовались весной сорок пятого, чтобы потом разъехаться в эшелонах в разные стороны.

— Как твои раны? — деловито поинтересовалась я.