Разные годы жизни

Инге стало стыдно за то, что она сидит сложа руки и позволяет ему делать все за нее. Однако она увидела, поняла, что Олафу это доставляет радость: кормить ее, подавать ей, одним словом — на каждом шагу выказывать свою любовь. И она предоставила ему полную свободу действий.

Ночью она спросила:

— Ты никогда не тосковал о любви?

— Я всегда ожидал Чуда. Вот и дождался. Как жалко, что не умею выразить его в своих картинах.

— Ты сможешь! Я верю в твой талант, и ты сделаешь это! И люди увидят и поймут твое Чудо и общее Чудо всех людей — Любовь.

— Завтра будем бродить по лесу, — шептал он, уже засыпая, — взявшись за руки... И там, в лесу, увидим много-много прекрасных чудес...

И они встретили дятла с красным брюшком, и пышнохвостую белку, и серну с влажными карими глазами, и старого зайца, хромавшего на одну лапу. И никто их не испугался: ведь было время непуганых зверей и птиц, люди берегли природу, а она отвечала людям доверием и приветливостью. Но главное — звери и деревья чувствовали, что по лесу ходит Любовь, а она всегда добра.

Олаф шел по сугробам тяжелыми шагами. Когда он писал, у него быстро уставали ноги, и он садился на складной стульчик. Инга стояла рядом с ним, и у нее возникало ощущение, что руки ее постепенно превращаются в крылья и она должна расправить эти крылья над головой Олафа, чтобы укрыть его от людских бед, от всего, что может помешать художнику творить.

И пока он переносил на полотно сугробы, и ветви, и снежинки, у нее в голове складывались новые строчки:

Можно искать идеал
И — не найти.
Можно найти идеал
И — не понять...

«О, — думала она, — какое счастье, что я нашла и поняла, буду стараться понять еще лучше. Потому что любить — это понимать. Какое счастье, что я встретила Олафа, ведь я могла бы умереть, так и не узнав, что́ для женщины значит мужчина».

Вечером, при слабом мерцании свечи, Олаф раскрыл последний сборник ее стихов и начал читать их твердым, мужественным голосом. Он читал стихи, а Инга слышала и грусть, и тоску, и свой отчаянный зов, обращенный к Близости. Олаф отозвался на него и теперь щедро отдавал ей близость. И счастливая женщина Инга больше не понимала несчастливую поэтессу, сложившую эти строки.

Свеча догорела, они спрятались под узорчатое одеяло, и Инга прошептала Олафу: «Ты мой Теплый, Сладкий, Свет мой...» Он благодарно сжал ее руку и промолчал. Потому что ему было уже сорок восемь и он уже забыл нежные и смешные слова, какие жаждет слышать женщина. К тому же он отвык произносить их; его жена в них не нуждалась, она желала не слов, а вещей, отраженной славы мужа и положения в обществе.

«Почему любовь пришла к нам с Олафом так поздно, почему нам остались только краткие предзакатные часы», — думала Инга, вслушиваясь, как в безгласной ночной тишине неравномерно — то быстро, то медленно, то словно выжидая — стучит сердце Олафа. — Я должна что-то попросить у лесной колдуньи...»

И в час рассвета она прочитала строчки из «Зимней сказки». А когда хромая леспичиха очутилась рядом с кроватью, неуловимая, как дуновение, Инга прошептала: «Я знаю, ты добрая волшебница, сделай так, чтобы мы, Олаф и я, стали вдвое моложе...»

Когда они пробудились, в хижине царил ледяной холод.

— Надо спешно затопить. Инга, где дрова? Ах, не знаешь? Тогда я пойду украду их. — И он убежал во двор вприпрыжку, как мальчик, и так же бегом возвратился, неся огромную вязанку толстых березовых поленьев.

— Давай чистить картошку! — скомандовал он, блестя глазами. — Что сидишь сложа руки?

Весь день они бегали по лесу, нарочно падая в сугробы, перекидываясь снежками, громко перекликаясь и целуясь на каждом шагу. И за весь день он ни разу не раскрыл ящика с красками и не взял в руку кисти. В тот день, сидя на снегу под развесистой елью, она медленно прочитала три, всего три строчки, возникшие у нее за целый день:

Я не желаю лета.
Лето — пора мотыльков.
И ты — улетишь...

Вечером, под узорчатым одеялом, все тело Инги сладко ныло, сон опустился на нее так быстро, что она даже не успела послушать, как сильно и размеренно стучит сердце в груди Олафа. А проснувшись третьим, последним их утром, Инга, сама не зная почему, снова прочитала строчки из «Зимней сказки». И на вопрос хромой феи, чего хочет она сейчас, ответила кратко:

— Пусть будет как в первый день.

И добрая волшебница понимающе кивнула:

— Если бы молодость знала, если бы старость могла...

Они провели в лесу и весь этот день. Приближался март. Днем солнышко славно пригревало, и с елок на сугробы падали серебристые капли, просверливая глубокие ходы, словно насекомые свои норки. А на холсте пробуждалась природа, неотвратимо и неудержимо, и это пробуждение будет совершаться до тех пор, пока существует эта круглая Земля.

На закате Олаф с Ингой стояли обнявшись у лесной хижины и не видели, что за ними наблюдала хромая лесничиха. Три дня на острове счастья пришли к концу.

— Спасибо тебе, — сказал Олаф. — Спасибо за то, что ты есть.