Разные годы жизни

— Посылать меня, пожилого человека с больными ногами, на такое задание! — с нескрываемым возмущением обратился он к командиру. — Разве нет переводчиков помоложе? — Он повернулся, недвусмысленно взглянул на меня и без тени смущения добавил: — Вот Ирина, например, отличная кандидатура!

И снова, как и тогда, покинул землянку, не спросив на то разрешения.

Наш подполковник, в недавнем прошлом прославленный разведчик, откровенно растерялся. Неловкими, одеревеневшими пальцами он стал отстегивать и застегивать ворот гимнастерки. Он молчал, и офицеры по выражению его лица поняли, что он и впрямь не знает, что сказать: то ли гневаться, то ли махнуть на Ферапонтова рукой.

— Ну что с таким насквозь гражданским поделаешь... — словно советуясь с офицерами, наконец произнес командир. — На гауптвахту его, что ли?

Слова эти вернули дар речи и остальным.

— Противный дядька, да и только. Полюбуйтесь, какая на нем замусоленная гимнастерка, один погон торчит чуть ли не на груди, другой свисает на спине, а ремень болтается под самым животом, — горячился Вася Перепелицын, молодой лейтенант, недавно назначенный командиром взвода.

— А меня так даже его почерк раздражает — этакие ровненькие бисерные буковки, — сердито сказал капитан Антонов из оперативного. И еще — пенсне! Подумать только: не любит очки в роговой оправе.

— Ну, знаете, это уж слишком, — прервала его Аня, — перемывать косточки боевому товарищу за его спиной! Нечестно! У него такое горе, а вы... — Она на миг замолчала и потом шепотом добавила: — Я-то знаю, как несладко остаться одному на свете!

Я собралась на тот берег, Аня пошла провожать меня по узкой лесной тропинке, которая круто спускалась к реке.

— Ты уж, Иринка, не сердись, что тебе пришлось идти вместо Ивана Ивановича, — виновато, как бы оправдываясь, заговорила подруга. — Ведь человеку действительно трудно. Мне кажется, мы все обязаны ему помочь уйти от его страшного одиночества, не так ли? — Она робко взглянула на меня, всем своим видом добиваясь положительного ответа.

Я промолчала.

И Аня продолжала:

— Человек он серьезный, не чета нашим мальчишкам. Тем все беды нипочем, а он... он переживает глубоко, горестно.

О его «горестных переживаниях» я уже догадывалась, вернее, до меня случайно донеслись обрывки одной беседы. Ферапонтов говорил с Аней, и голос его изменился до неузнаваемости: вместо обычного нахально-самоуверенного, твердого и звонкого слышался жалобный и торжественно-приподнятый. «...Я не знал радости. Разве что дети... А жена... Грех вспоминать покойницу лихом. Сердце переливалось через край, но я никому не жаловался, даже не рассказывал... Только с вами, Аня, я откровенен. Вы — первая... Жена меня никогда не понимала. И я ее абсолютно не любил. А теперь наконец встретил человека, который умеет выслушать. О, как приятно встретить родственную душу, мудрого друга! Для меня наступил праздник, Анюта!»

Нет, не прибежала она тогда ко мне, не приласкалась, как обычно, и словом не обмолвилась о признании Ферапонтова. Только ходила какая-то смущенная и к ребятам нашим начала относиться, как мать к неразумным, шаловливым детям.

А Аня продолжала:

— Наши ребята — обычные, ну, как я сама. Разве от таких дождешься умного совета. Мне уже заранее известно, что каждый из них скажет, переступая порог почты или приглашая на танец. Да, они однообразные, и это надоедливо, неинтересно. Хочу другого! — Голос ее задрожал от внезапного волнения. — Сильного, умного, способного защитить от всех бурь. Мне нужен такой человек, который может многому научить. Взять хотя бы иностранные языки. Как здорово, например, попасть в чужую страну, поговорить с людьми на их родном языке. Мне хотелось путешествовать, многое увидеть, узнать! А с таким, как Иван Иванович, смело можно пускаться в самый дальний путь. С ним—да!

...Шло время. Аня, как и прежде, была у нас частым гостем. Мы уже прочно укрепились на правом берегу, продвинулись даже вперед на добрые десятки километров. Как-то Аня во всеуслышание объявила: «Я беру шефство над Иваном Ивановичем».