Разные годы жизни

Уехали куда-то в Прикарпатье, в городок Долину, и Ферапонтовы. Я пошла их провожать. Вокзал был битком набит демобилизованными радостно возбужденными солдатами. Я взглянула на Ивана Ивановича и не узнавала его. Он стоял на перроне — стройный и крепкий, распрямив свои, как оказалось, могучие плечи, и лицо его сияло, словно именно он, Ферапонтов, лично добился победы над врагом. С головы до ног он был исполнен чувства собственной значимости, требующей к себе глубокого уважения. Ведь он возвращался домой героем: подумать только, служил в разведке! И еще один благородный поступок совершил: брал в дом голую разутую сиротку! Иван Иванович был в новом, отлично отутюженном сером костюме спортивного покроя и начищенных до блеска коричневых ботинках, на голове — велюровая шляпа. Он резко выделялся среди шумливого, подвижного серо-зеленого потока отъезжающих, как снежная вершина среди пологих холмов. На него часто оглядывались. И он принимал этот интерес к своей персоне как нечто совершенно естественное: отвечал прохожим сдержанной улыбкой, тайком наблюдал, какое впечатление это производит на Аню. Гремел военный оркестр, взлетала песня, слышались громкие возгласы, радостный говор, временами затевалась пляска. А мне было больно: словно я отправляла подругу в такой путь, откуда нет возврата...

...И вот волей случая нас занесло в этот самый городок Долину. Мы решили разыскать Аню.

* * *

Нефтяные вышки плотно подступали к дороге, прячась прямо за домами и в садах. Огромные насосы, напоминающие лошадиные головы, неустанно и равномерно качали нефть. Мне казалось, что даже вечерний воздух пахнет нефтью, что этот запах перебивает благоухание цветов, которые так щедро цвели вдоль улиц. В центре города у кинотеатра толпился народ.

— Не скажете ли адрес инженера Ферапонтова? — спросила я высокого старика, стоящего на тротуаре.

— Так то ж важна шишка, з управленья шагу не ступит, — насмешливый голос приземистого человека в светлой кепке опередил ответ старика.

Но тут же следом и старик громко произнес:

— Ферапонт, значит... Два квартала прямо, налево за углом третий дом. На Мичуринской. Да‑а! Знакомые, что ли, будете?

— Фронтовые товарищи, — пояснил Николай, мой муж.

— Да-а... — опять протянул старик. — Добре они живут: папонт, мамонт и детонт, — и он лукаво прищурил глаза.

В толпе, собравшейся вокруг нас, дружно засмеялись.

— Как? Как вы сказали? — переспросила я недоуменно.

— Папонт, мамонт и детонт, — откровенно хохотнул старик и поспешил к входу в кино.

Быстро нашли нужный дом, белый добротный особняк посреди большого фруктового сада, но в окнах не было света. Мы упорно стучали в ворота. На задворках неистово залаяли сразу две собаки. В глубине сада мелькнул огонек, и к воротам подошла женщина, закутанная в большой темный платок, но босая.

— Чего надо? — спросила она сердито. — Хозяева давно спят. Покоя не дают, шатаются всякие по ночам...

«Хороша ночь, — подумала я, — видно, в этом доме ложатся спать, как только солнце заходит и горы бросают длинную тень».

Старуха увидела нашу машину и, чтобы получше рассмотреть ее, приоткрыла ворота. Я, позабыв о собаках, решительно двинулась к дому. Благополучно прорвавшись в плохо освещенный коридор, тут же услышала властный ворчливый голос:

— Фрося, кто там нас беспокоит?

— Это я, Ирина, — громко отозвалась я.

Воцарилась тишина, потом раздался тревожный шепот. А я все еще стояла и ждала... ждала... Тихо, без скрипа отворилась дверь. Неяркий свет вполз в полумрак коридора, и кто-то очень толстый, облаченный в бархатный халат, кинулся ко мне на шею. Анна!

Молча обнялись и тут же малость всплакнули. То ли от радости, то ли от Аниных рук, но мне сделалось нестерпимо жарко. И я, может быть слишком резко, высвободилась из ее объятий. Медленно направились в столовую. Тем временем сюда вкатился Иван Иванович. Именно вкатился, как катится совершенно круглый, равномерный во всех направлениях шар. И я сразу заметила, что пенсне, отличное пенсне с золотой дужкой и цепочкой, снова восседало на его переносице.

— Извините за позднее вторжение, — начал Николай, вошедший вслед, — но оказаться в ваших краях и не заехать... К тому же мы очень беспокоились за Аню: столько лет никаких вестей!

— Разумеется, главное — Аня! Ведь меня никто из вас не любил. Впрочем, это мне всегда было безразлично. А ведь Анюта, как видите, недурно живет. Так что зря беспокоились, — цедил Иван Иванович.

Аня потупила глаза и быстро сказала:

— Пойду посмотрю насчет ужина.

Мы наперебой стали отказываться: дескать, сыты, нам бы только переночевать, а утром — дальше, в горы...

— Правильно люди говорят, — вмешалась старуха, пробравшаяся в комнату неслышными шагами, — где это видано, чтобы ночью кушать. Вред один. И вечно вы, Анна Федоровна, покой нарушаете, — выговаривала она с плохо скрытой злостью. — В этом доме еще покойницей установлен порядок, и нечего его нарушать... — Это был голос хозяйки, обращенный к приживалке, которую терпят из милосердия.