Разные годы жизни

Сколько раз Алдона проклинала эту женщину! Говорят, кошачьи слезы до бога не доходят. А получается, еще как доходят. Она, Алдона, жива, зато Анна Сермус в возрасте сорока четырех лет ложится в землю, и даже крышку ее гроба не снимают, — что там от нее осталось после катастрофы? Интересно, спешила ли она к больному ребенку? Снова какой-нибудь жестокий дифтерит, как тогда у Витини...

«Милая ты моя доченька! С твоей болезни ведь все и началось. Когда ты уже синела и совсем задыхалась и вместо слова «мама» у тебя вырывались лишь хриплые звуки, врач детского сада беспомощно развела руками: «Если кто-нибудь еще может спасти, то единственно доктор Сермус».

— Ну, тогда умоляйте ее. Мы готовы на любые расходы.

— Она денег не берет.

Спасибо врачу детского сада: быстро сумела разыскать и привезти на такси Анну Сермус.

Алдона ожидала появления почтенного вида знаменитости; она представляла себе, что явится крупная, представительная дама, а Сермус оказалась маленького роста, тоненькая, с короткой стрижкой, с пробором, разделявшим на две равные половины совершенно седые волосы. К тому же она была близорукой, сквозь толстые стекла очков щурила глаза, и Алдоне, встревоженной, сосредоточенной на состоянии дочери, в голову не пришло разглядывать, какого цвета были эти глаза — голубые, карие, черные. Главное было — Витиня. И, подталкиваемая материнским порывом, она упала перед докторшей на колени.

— Просите чего хотите, только спасите Витиню!

А если бы Сермус тогда ответила: «В уплату отдайте Индулиса»?

Да, бывают минуты, когда мы готовы обещать златые горы, а когда наступает час расплаты... рука наша не подымается, да и как можно отдать то, что неотделимо от тебя самой?

Со стороны могилы ветер доносил обрывки фраз:

— Разрешите мне... митинг... честь... незабываемой коллеги...

Говорят, доктор Сермус совершила тогда нечто похожее на подвиг: отсосала какие-то пленки. Сама могла заболеть и погибнуть. Но ведь это долг врача. Раз уж ты взялся, обязан знать, что́ тебя ожидает и к чему быть готовым.

Индулис сидел возле дочери день и ночь, благо в школе как раз были каникулы. Когда девочка начала поправляться и Алдона заговорила насчет ценного подарка для Анны Сермус, Индулис сказал:

— Она святая. И любой подарок ничтожен.

Странное при этом у него было выражение лица. Он произносил слова своим обычным голосом, находился тут же, рядом с Алдоной, а казалось, будто он витает в ином мире, о существовании которого жене ничего не известно и в который ей, быть может, никогда не будет дозволено вступить.

За сколько лет совместной жизни можно узнать другого человека? Пять? Десять? Двадцать? Неужели и вправду надо съесть этот самый пуд соли?

...«Хотела я пойти на луг зеленый, послушать пение весны...» Чистые, высокие голоса... Это, наверно, те белые сестрички...

Бриедисы пригласили доктора Сермус на семейный ужин. Она вела себя сдержанно. Зазналась? Она как-то таинственно улыбалась. Заговорщически перемигивалась с Витиней. Перед уходом пожелала девочку выслушать.

Индулис не отрываясь следил за каждым движением врача: как она приложила ухо к грудке девочки, как выстукала спинку. Казалось, он даже перестал дышать. Верно, он обожал дочь, однако... в сердце Алдоны поселилась бацилла ревности, которая начала бурно расти в тот поздний вечер, когда она у мужа заметила странное, глупое выражение лица. Он выглядел смущенным подростком после первого поцелуя, отключился от окружающего мира. На вопросы Алдоны отвечал с заминкой и невпопад.

Бацилла росла, и в борьбе с благодарностью ревность начала брать верх.

Впрочем, Индулис ведь и вел себя так, что способствовал стремительному росту ревности. Он, сухарь математик, для которого искусство всегда оставалось бесконечно далеким, теперь усиленно посещал выставки и концерты. И когда Алдона собралась составить ему компанию, он почти со злостью и упреком бросил: «Такого слабого ребенка еще нельзя оставлять одного».

— Я попрошу соседку...

— Успеется... в другой раз... И, видишь ли, я считаю, мы обязаны иногда доставлять радость доктору Сермус.

— Ты что же... в кавалеры к ней нанялся? Сопровождаешь, значит?

— Она меня об этом не просила. Я добровольно.

И муж продолжал уходить из дома один. Алдона слышала, как он обрывал телефон, чтобы с не свойственными ему подхалимскими интонациями в голосе вымаливать какие-то дефицитные билеты. Никогда ранее он этого не делал.

...Снова ветер приносил: «Ее сердце... переполнено состраданием... готовности... помочь людям...»

Наконец Алдона сказала мужу:

— Я сообщу руководству школы. Тебя уволят. Педагоги не должны вести себя аморально.

— Верно. Я и не веду себя так. Вообще, пусть прогоняют. Я уже давно мечтаю о лесах. Хочется поселиться в тайге, охранять, беречь все живое. Увы, поздно я понял, что математика не мое призвание.

— Вот как! И это она успела тебе внушить. Скажи мне откровенно, чего тебе дома не хватает? Куда ты погнался? Чем эта докторша лучше меня? Какой идеал ты в ней нашел?