Разные оттенки смерти

– Что вы имеете в виду?

– Другие художники, чью карьеру разрушила Лилиан.

– Другие люди, перед которыми она извинялась, – покорно сказала Лакост, поднимаясь со стула. – Может быть, она пришла в дом к Кларе для того, чтобы повиниться не перед ней, а перед кем-то другим.

– Вы считаете, что Сюзанна Коутс не убивала Лилиан? – спросил Бовуар.

– Не знаю, – признал Гамаш. – Но я подозреваю, что если бы Сюзанна хотела ее убить, то сделала бы это раньше. И все же… – Гамаш помолчал. – Вы обратили внимание на ее реакцию, когда она говорила про рецензию?

– Она все еще злится, – сказала Лакост.

Гамаш кивнул:

– Она двадцать три года состоит в АА, стараясь забыть свои обиды, но так их и не преодолела. А вы можете себе представить человека, который и не пытался это делать? Градус его злости?

Бовуар взял рецензию, посмотрел на светящуюся радостью молодую женщину.

Что случалось, когда бывали перечеркнуты не только надежды, но и мечты и карьера? Вся жизнь? Но он, конечно, знал ответ на этот вопрос. Как и все они.

Ответ был прикноплен к стене у них за спиной.

Жан Ги Бовуар плеснул водой в лицо, ощутил ладонями щетину. Было половина третьего ночи, и он никак не мог уснуть. Он проснулся от боли и некоторое время лежал в кровати, надеясь, что она пройдет. Но она, конечно, не прошла.

И тогда он поднялся и пошел в ванную.

Он стоял, крутя головой так и эдак. Рассматривал свое отражение. На него смотрело изможденное лицо. С морщинами. Откровенные морщины у глаз и рта, причиной которых явно была не смешливость. Морщины между бровей. На лбу. Он потер щеки, пытаясь разгладить морщины. Но они никуда не уходили.

Бовуар приблизил лицо к зеркалу. В ярком свете лампы стало видно, что щетина седовата.

Он повернул голову. Седина появилась и на висках. Он присмотрелся – повсюду на голове стали появляться седые пряди. Когда же это случилось?

«Боже мой, – подумал он. – Неужели Анни видит это? Старика? Усталого и седого? Боже мой».

«Анни и Дэвид переживают трудные времена». Но слишком поздно.

Бовуар вернулся в спальню, сел на край кровати, уставился перед собой. Потом засунул руку под подушку, вытащил пузырек, снял крышку и вытряхнул таблетку. Она замерла на его ладони. Некоторое время он смотрел на нее затуманенным взглядом, потом сжал в кулаке. Наконец неторопливо разжал кулак и бросил таблетку в рот, проглотил, запил водой из стакана на прикроватной тумбочке.

Бовуар ждал. Ждал уже знакомых ощущений. И почувствовал, как боль медленно уходит. Но другая, более глубокая боль осталась.

Жан Ги Бовуар оделся, тихо вышел из гостиницы и исчез в ночи.

Почему он не заметил этого прежде?

Бовуар приблизил лицо к монитору, потрясенный увиденным. Он смотрел этот ролик сотни раз. Снова и снова. Он знал его до последнего кадра, снятого нашлемными камерами.

Как же он мог пропустить это?

Он нажал кнопку повтора и просмотрел еще раз.

Он видел себя на экране. Вот он целится в террориста. Но внезапно его отбрасывает назад. Ноги подкашиваются. Жан Ги увидел, как он падает на колени. А потом – лицом вниз на пол. Он помнил это.

Он видел грязный бетонный пол, устремившийся ему навстречу. И продолжал видеть грязь, уже ударившись о пол лицом.

А потом боль. Нестерпимая боль. Он схватился за живот, но боль была внутри.

Он услышал крик с экрана: «Жан Ги!» Гамаш с карабином в руке пробежал по простреливаемому участку, схватил его за спину бронежилета и потащил за стену.

Далее крупным планом Бовуар – он то приходит в сознание, то погружается в небытие. Гамаш говорит с ним, приказывает ему держаться. Перевязывает его, прижимает руку к ране, чтобы остановить кровь.

Он увидел кровь на лице шефа. Столько крови на его руках.

И тут Гамаш наклонился и сделал что-то, не предназначавшееся для посторонних глаз. Он поцеловал Жана Ги в лоб – так нежно, что это потрясало не меньше автоматного огня.

Потом Гамаш исчез.

Но Бовуара поразил не поцелуй. Его поразило то, что последовало за этим. Почему он не увидел этого раньше? Нет, он, конечно, видел, только воспринимал это иначе.

Гамаш оставил его.

Одного.

Умирать.

Бросил его одного умирать на грязном бетонном полу.

Бовуар снова и снова нажимал повтор. И каждый раз, естественно, происходило одно и то же.

Мирна была права. Его огорчало не то, что он не смог спасти Гамаша. Он был зол, потому что Гамаш не смог спасти его.

Жан Ги Бовуар был вне себя.

Арман Гамаш застонал и посмотрел на часы.

Двенадцать минут четвертого.

Его кровать в гостинице была удобной, одеяло окутывало его теплом, несмотря на прохладный воздух, задувавший через открытое окно и приносивший с собой откуда-то издалека уханье совы.

Он лежал в кровати, делая вид, что вот сейчас уснет.

Три восемнадцать.

Он теперь редко просыпался посреди ночи, но все же иногда это случалось.

Три двадцать две.

Три двадцать семь.

Он покорился ситуации. Встал, оделся и на цыпочках спустился по лестнице, надел куртку, шапочку и вышел из гостиницы. Воздух был прохладный, свежий, и замолчала даже сова.

Все замерло. Двигался только полицейский.