Разрешите начать конец света (СИ)

Беседа за кружкой крепкого, ещё не ставшего дефицитом чая плавно перетекла от знакомства и сетования на брошенные тёплые уголки к байкам и рассказам о рыбалке, об охоте и прочих "мужских" делах. Говорили и о "Герценке", и о "Конюшнях" - так прозвали метеорологическую станцию, на которой когда-то давно разбили овчарню. Урал приютил много диковинных людей, раскрывавшихся у него в гостях с разных сторон. Геологи баюкали камни, старатели, которые стекались сюда, как саранча на китайские поля, молились на самородки, а прочий люд не отставал от них от всех. Каждый при деле и при интересе.

Пётр - пепельный человек, как про себя прозвал его геолог, - глава костра и стоянки, обросший бородой и густыми усами, с пронзительным, спокойным и оттого пугающим взглядом, не выглядел агрессором. И не был таковым. Но смотрел в упор, без страха и заискивания, и любую ложь чуял ещё в зачатке. Такое впечатление этот рослый и широкоплечий человек произвёл на Бориса Вячеславовича. Потому вопрос о рюкзаке не застал врасплох: глупый человек задал бы его ещё прежде приглашения к костру, умный дождался бы своего времени, а расчётливый подвёл к разговору хозяина рюкзака. Пётр - умный человек. Когда тонкое лезвие ножа между людьми растянулось в добрый, крепкий мост, укреплённый сильным и доверительным словом, тогда и настал тот самый подходящий момент.

Михаил и Семён, сидевшие неподалёку, чем-то походили на цепных псов. Скажи Пётр "фас", не раздумывая бросятся. Поджарые, острые скулы, во взглядах недобрая удаль. Таким дом родной не мил, зато скитания по свету заменяют всё и сразу. Раз Пётр, глава стоянки, благосклонно принял гостя, то и другие отнеслись к нему спокойно. Молчали и слушали, изредка кивая и усмехаясь.

Каштановое небо на прощание коснулось холодной земли, осветило последними неприветливыми лучами горячих углей и скрылось за плотными тучами. В такие ночи сны не спокойные, а вечные, как льды Арктики, долгие и красочные, не в пример погоде. На душе премерзко, и всё такое неуютное, колючее, одежда тесная, табак горький, чай с привкусом плесени, а на сердце выгребная яма. В такие минуты не хватало света окон, тепла квартир и назойливой какофонии надоедливых голосов. И как хотелось найти в кармане список продуктов, который сам же и написал ещё на обеде. Молока, хлеба, колбасы с ненавистными в детстве жиринками, десяток яиц, пачку рафинада и чего-нибудь к чаю. Недоступное ныне удовольствие, разве что сахар и печенье ещё можно есть без страха отравиться. Если повезёт найти на полках какого-нибудь магазина с разбитыми окнами. Печеньем из местного сельпо можно гвозди забивать и алкогольным зомби мозги вправлять, вряд ли на него кто позарится без крайней нужды.

По лесу прокатился треск и глухое эхо. Геолог вздрогнул и обернулся.

- Дом на дрова ломают, до деревни близко, - исподлобья, но без злобы прошептал ярый любитель своей бывшей работы, ассенизатор Михал Брониславович, "Броня", как называли его товарищи по несчастью. Сухой калач, работяга и мечтатель первым снимать сливки.

Пётр протянул Борису Вячеславовичу оливковую фляжку и тарелку горячего супа, когда густое варево наконец было готово. Голодный, промёрзший до костей, еле сдерживающий душу в теле геолог с благодарностью принял угощение. Он взвесил в одеревеневшей от холода руке фляжку, неуклюже поболтал содержимое, отпил и закашлялся. Водка горько обжигала и будоражила. Выпьешь ещё - и искры посыплются из глаз. Но как же хорошо!

- Заполнить бы тебя, родимая, коньячком, - почти промурлыкал оттаявший сердцем геолог, глядя на оливковое сокровище и отпивая ещё раз. Тепло, растекающееся по телу, обещало добраться и до продрогших рук. Пережитый день что улыбка фортуны.

Мужики одобрительно рассмеялись и закивали, хлебая горячий суп из железных тарелок.

Геолог потянулся было передать драгоценную огненную воду дальше, но его, как и других, отвлекла далёкая, едва доносившаяся до уха ругань. Хозяева костра оставили харчи и прислушались. Шли с собаками. Домашние псы как белены объелись: напуганные, потерявшие хозяев или пинком под зад выброшенные на волю, они не прощали людям их запах неправды. Смотрят в глаза, и потерянный собачий взгляд говорит громче всех: "Я пёс, с меня спрос невелик, а ты человек, ты мне не страшен". Собаки чуяли неладное и делались злыми, как люди.

У костра всё ещё ждали. Голоса и вой то приближались, то уходили дальше. Рыщут, ищут, а найдут - живыми не отпустят.

- Собаки, - процедил Броня не то в адрес людей, не то псов.

- Тяжёлые времена, - Пётр глянул на геолога. Трезвый и решительный.

Ершистый Михал и сутулый Семён ушли навстречу смутьянам в темноту. И Пётр позвал гостя с собой "гасить чужие свечи, ибо свой свет дороже чужой тьмы". Борис Вячеславович ответил немым кивком. Он спорил с собой: идти ли ему в бой за чужую гордость или сберечь свою шкуру и сбежать, поджав хвост. Вот он кто: кабысдох, а не бесстрашный Полкан.

- Куда пошёл-то? - Борис Вячеславович остановился. - Жить надоело?