Разрезающий лабиринт

Он много лет был Носящим Скорбь, и Минхо знал его характер и привычки, эксцентричность натуры и склонности. Прошлым вечером Скорбящему Глейну неожиданно отказали в сладких удовольствиях. Сегодня он пребывал в невообразимо дурном настроении, которое обостряло его садистские наклонности.

Сирота готов. До смерти напуган. Пора.

Тени приближались, движущиеся тени, почти скрытые метелью, вихрящейся над воображаемым куполом жизни. То были служители — жрецы и жрицы Исцеления, укутанные в переплетения жестких, грубых лоз, якобы ведущих свое происхождение от освященных лоз самого Лабиринта. Своего рода плащаница. Сироте не приходило в голову, как еще можно назвать длинные, грубо сшитые куски ткани, в которые его намеревались обернуть с ног до головы, не оставив на растерзание суровой стихии ни сантиметра плоти.

Он станет гусеницей в коконе, из которого надеется когда-нибудь вырваться и улететь, и служители с помощью окованных железом шестов, прикрепленных к кожаным кандалам на руках и ногах, переместят его в указанное место. Никто не знал, куда. Ни одна живая душа. Даже Великий мастер в Золотом зале скорби не ведал, куда отправят Сироту по имени Минхо. И все же это неминуемо произойдет, и когда жрецы найдут подходящее место, его оставят скитаться там сорок дней и сорок ночей, чтобы вернуться Несущим Скорбь.

Как решить эту каверзную задачу, тоже никто не знал. Выживали не все.

Честно говоря, Минхо было плевать. Он просто хотел, чтобы безумная церемония скорее завершилась. Его душа и разум скрывали страшную тайну, которую не заставил бы раскрыть самый искусный некромант. Словно семечко, которое прорастает за сто лет, получая немного воды, чуточку солнца, какой-никакой уход, и все равно выполняет свое предназначение. Так будет и с безымянным Сиротой по имени Минхо.

Его семя взойдет, пустит корни в скалы и вытянет ростки до самого неба, чтобы расстелить бесконечный зеленый ковер на все четыре стороны света. Конечно, это метафора. Истинные намерения просты и ясны, словно солнце, затмеваемое увеличенной луной.

Сирота по имени Минхо пришел к выводу, что уничтожение Божества — самой причины существования Остатков нации — глупейшая идея. Эволюция означает прогресс. Ее нельзя останавливать, да и невозможно.

Нет, он поставил себе цель не уничтожить Божество, а присоединиться к нему.

Минхо не сопротивлялся и молча терпел, когда жрецы начали заворачивать его в грубую ткань из виноградной лозы, затягивать узлы, дергая и связывая веревки. При этом они не проявляли ни малейшего снисхождения, как сказал бы Скорбящий Глейн, и не выказывали никакого сочувствия.

Сирота смотрел в будущее, словно древний провидец. Чем дальше он заходил, тем невыносимее становилась боль. Но оно того стоило. По крайней мере, он перестанет мыслить этими нелепыми, ханжескими метафорами. Мысль о Ките, которому он спас жизнь, принесла успокоение.

Помощники выполнили свою задачу. Грубые, колючие путы оплетали теперь все тело, образовывая плотный узорчатый ковер, который одновременно защищал от нападения стихии и гарантировал покорность. Кокон впивался в кожу, колол и царапал.

— Возьмите его, — велел Скорбящий Глейн, голос которого приглушал священный покров, закрывающий уши Сироты.

Сирота уловил в звуках голоса намек на печаль. А может, послышалось.

— Подведите к краю, да не слишком усердствуйте. Я знаю этого парня. Он не будет сопротивляться.

Старик хлопнул Сироту по плечу.

— В следующий раз, когда я увижу тебя, сынок, мы будем равными. Крепись и помни, чему тебя учили. Если вернешься со Вспышкой, тебя казнят. Да хранит тебя Исцеление.

Это было бы смешно, если бы не удовлетворяло стремления Сироты к новой жизни.

Сильные руки с помощью направляющих шестов влекли его вперед. Толкали, тянули, выворачивали суставы, уводили прочь от крепости, которую он защищал столько лет, волокли через пустынную равнину, где любому пришедшему с другой стороны грозит смерть. Он и другие подобные возвращались по пути, известному лишь немногим. Тайну хранили бдительнее, чем личность Великого мастера в Золотом зале скорби. Великого хозяина, которого никто никогда не видел.

Они шли все дальше и дальше. Двигаясь по следам проводников — настолько быстро, насколько позволяла разбушевавшаяся стихия, Сирота не протестовал. Хлестал ветер, от грубых доспехов, гремящих, словно боевые барабаны, отскакивали ледяные иглы. Шли в полном молчании. Ткань, прижатая к носу, пахла свежевскопанной землей, глубокой могилой, дожидавшейся тела, для которого станет родным домом.

Он шел вперед и вперед, не замечая, как натирают кожу направляющие шесты.