Разруха

— Опасаюсь, что Крыстеву придется не по вкусу ваша оферта, а он — твердый орешек, человек неподкупный, прямо скажем, опасный. Не хотел бы я с ним тягаться…

— Не волнуйтесь, я займусь им сам.

— Я тоже никогда и ни за что, поверьте… — снова завел Рачев, — если бы не интересы партии…

С Крыстевым Боян встретился в кафе отеля «Болгария», излюбленном месте депутатов парламента, где они отдыхали от трудов праведных, обсуждали народные чаянья, а главное, проворачивали свой личный бизнес.

— Я согласился с вами встретиться… — господин Крыстев был весь на нервах, постоянно теребил пуговицы своего костюма, — только при условии, что сам заплачу по счету. Сам закажу себе виски, сам его выпью и заплачу за него.

Боян заговорил о целлюлозно-бумажном гиганте, о том, что производство этой продукции вписывается в национальную стратегию, что он готов рискнуть, чтобы воскресить его, «как птицу Феникс» из пепла. Он был до умопомрачения убедителен и воодушевленно-красноречив.

— Тем ни менее, оферта этого хитреца Пашева, — резко прервал его Крыстев, пробежав пальцами по всем пуговицам своего пиджака, — более привлекательна. Действительно, он предлагает меньшую сумму инвестирования и более долгосрочный план, но в его случае все точно, комар носа не подточит.

— Мне сказали, вы строите дачу? — Боян деликатно подлил ему газированной воды из своей бутылочки.

— Вы что, хотите меня купить? — голос Крыстева поднялся до визга. В нем сквозил неприкрытый ужас, люди за соседними столиками повернули к ним лица.

— Боже упаси, что вы… просто я хотел сказать, что мы будем соседями.

Речь зашла о новом налоговом законе, Крыстев был непробиваем до глупости. Бояну пришлось два часа выслушивать разглагольствования старика о необходимости повышения цен на электроэнергию, словно он был целевой аудиторией, отказывавшейся платить за эту «стратегическую услугу». Кроме того, Крыстев оказался приверженцем монолога, он говорил и доказывал, теребя несчастные пуговицы и не желая ничего слушать. У Бояна разболелась голова, он чувствовал, как этот невротик и энергетический вампир высасывает из него все силы. Кафе постепенно пустело. За окном темнело. И тогда, как оказалось, очень своевременно, хоть и нелогично, Крыстев заговорил о своей семье. О жене «вы только подумайте, сорок лет врачебного стажа и сто левов пенсии», о дочери и зяте, о внуках.

— Вы только представьте себе… четырнадцать лет внуку, умница, но лентяй, никого не желает слушать и, кажется, он колется… Нет, нет, не подумайте, что он наркоман, упаси бог, он это из любопытства, но ведь неслух… плохая компания, понимаете? — печалился дед. Потом замолчал. И вдруг сразу как-то сдулся, как воздушный шарик, сгорбился и на глазах постарел.

— Его нужно вырвать из этой среды, — задушевно сказал Боян. — Нужно увезти из Болгарии.

— Нужно…

— Определите его в какой-нибудь престижный швейцарский колледж… чистый воздух, традиции, железная дисциплина.

— Вы сошли с ума? Знаете, сколько будет стоить такой престижный колледж?

— Это можно устроить.

— Вы меня подкупаете? — взвился старик.

— Просто хочу вам помочь, — строго ответил Боян, — у меня в Швейцарии друг, болгарин, член Попечительского совета как раз такого колледжа. Ежегодно они предоставляют несколько стипендий одаренным детям из стран Восточной Европы. Вашему внуку придется пройти тестирование и показать, на что он способен.

— Он очень способный мальчик… это действительно возможно?

— Ну, раз я вам это предлагаю…

Крыстев остался без воздуха, его левая рука застыла на пуговице пиджака, он казался одновременно и жалким, и воодушевленным — таким, с каким Бояну хотелось бы иметь дело. Стипендия «для одаренного ребенка» обойдется ему тысяч в сто долларов, не меньше, но он предварительно внес эту сумму в графу «необходимые расходы».

Года через полтора, вернувшись домой слякотным октябрьским вечером, он застал Марию у телевизора. Моросил противный дождь. Весь его день был серым и тусклым. Он с утра ничего не ел, не успел даже проверить курс доллара. Плечи Марии тряслись, даже со спины было видно, что она в истерике. Боян скользнул взглядом по мерзостному экрану. Передавали последние новости. Для того, чтобы выковырять эту пресловутую машину из цеха целлюлозного завода, пришлось разбить всю стену. Боян приказал это сделать. Вид действительно был жутковатый. Разрушенная стена зияла огромным провалом, здание дышало запустением, холодный дождь окутывал это зрелище печальной пеленой. Рядом со стеной стояли рабочие — без зонтиков, мокрые, безутешные, всеми брошенные. Они держали плакаты: «Зачем вы нас ограбили?», «Сколько можно голодать?» и «Боян Тилев, ты фашист!» Репортер тарахтел скороговоркой. Мария поднялась, не глядя на него.

— Тебе не стыдно, Боян Тилев? Как тебе не стыдно? — повторяла она в окаменевшем отчаянии своей беспомощности, колотя его по груди маленькими кулачками из последних, оставшихся у нее сил.

«А хорошо, что она ушла, — как-то удивленно подумал Боян, — в сущности, я этого не хотел, она ушла сама».

* * *