Разруха

— Хорошо, — сказал он, — я не стану спрашивать, кому вы передадите власть, спрошу, как, чем вы ее удержите.

Генерал повернул к нему голову и посмотрел будто видел впервые — с настоящей улыбкой, восторженно и как-то по-отечески.

— Браво, товарищ Тилев… еще когда я читал ваше личное дело, сказал себе: «Браво! Интеллигентный, учился в Москве на кинооператора».

— И стал простым фотографом, товарищ генерал. — Боян сделал еще один большой глоток.

— … и в то же время честный, скромный, не любит мозолить глаза, а к тому же, и куда умнее, чем я предполагал. Вы следите за моей мыслью?

— Вы не ответили на мой вопрос, товарищ генерал, — коньяк или поощрение начальства придали его голосу звучности, вернули Бояну самообладание. — Как и каким образом вы ее удержите?

— Деньгами, — с отвращением ответил Генерал, — к сожалению, оказывается, что деньги — самая прочная форма власти!

Что-то мелькнуло в сознании Бояна, но он не успел ухватить его судьбоносный смысл. Промолчал — и не ошибся, просто повторил: «самая прочная форма власти». У них за спиной жена Генерала диктовала Марии рецепт украинского борща.

Никогда в жизни Боян еще не ел такого вкусного шашлыка, мясо предварительно замариновали — сначала в уксусе, потом в каком-то особом соусе; лук и сладкий перец придавали ему экзотический аромат.

Он много выпил, несколько раз наталкиваясь на предупреждающий взгляд Марии, но Боян уже знал, что справился. Теперь он нравился Генералу, и тот не скрывал своего расположения. Заядлый охотник, Генерал рассказал им о некоторых своих подвигах на этой ниве — он охотился даже на архаров в Монголии. После карамельного крема на десерт, Генерал снова обул свои туристические ботинки и беспардонно, но по-свойски спросил:

— Вы ведь не буде пить кофе?

— У него язва, — со смехом объяснила Наташа, — а какой был молодец!

Хозяева проводили их до калитки. Во дворе влажно чернела вскопанная грядка, рядом с ней лежал заброшенный мешочек с рассадой. Генерал отозвал Бояна в сторонку и облокотился на свою черную Волгу, которая явно контрастировала с его невзрачным домиком. Изрезанное множеством морщин, его лицо выглядело уставшим и, может, именно поэтому — несгибаемо властным.

— В следующую субботу снова жду вас здесь, ровно в десять ноль-ноль. Приходите один, без товарища Марии. Я познакомлю вас с одним человеком.

— Так точно, товарищ Генерал, — по уставу ответил Боян, потому что это был приказ. Когда они сели в свой Москвич и осторожно покатили вниз, Мария прикурила сигарету, жадно затянулась и передала ему:

— Ну? — испуганно спросила она.

— На этот вопрос я уже сегодня ответил, — отмахнулся Боян, — пожалуйста, дай мне протрезветь.

* * *

Когда они вернулись домой, Мария повела детей в кино, а он достал из холодильника бутылку «Столичной», которую они берегли для гостей. Из покрывшейся инеем бутылки загустевшая от холода водка потекла в рюмку медленно, как постное масло. Не то, чтобы бутылка его неудержимо манила, просто у Бояна было такое чувство, словно он спасся от чего-то неведомого и опасного, словно хоть на миг его оставили в покое, и это следовало отметить. Он нарезал салат из огурцов и помидоров, надел свой любимый спортивный костюм, включил телевизор и добросовестно посмотрел новости. Снова прокрутили коротенький, какой-то стыдливый репортаж из Германии. Берлинская стена в самом деле пала. Впервые Боян наблюдал такую смесь восторга и разрушительной деятельности — в клубах пыли восточные берлинцы крушили бетонные панели и сквозь пробитые дыры врывались в Западный Берлин. Впечатляющее зрелище…

Более полугода в Министерстве внутренних дел ширились смятение и неуверенность, какое-то скользкое, гнетущее ожидание неизвестно чего. Иногда у него возникало чувство, что его коллеги не знают, что им делать, что они работают по инерции, подвластные не столько конкретике текущих дел, сколько железной привычке, приобретенной за долгие годы службы. Еще несколько месяцев тому назад они многословно обсуждали мировые события, некоторые даже рассказывали политические анекдоты, а сейчас все притихли, замкнулись, слова, произнесенные вслух, означали лишь молчание. Все ждали приказа, но какого приказа? Начальство выглядело беспричинно взвинченным, оперативки проходили вяло, на них говорилось одно и то же — змея ухватила себя за хвост, замкнув кольцо смутного страха. В то время Боян осознал, что нет ничего более тревожного и пугающего, чем неизвестность, потому что, столкнувшись с ней, человек не может выработать никакой стратегии. Неизвестность обостряет все чувства, но сковывает разум, не позволяя определить правильную линию поведения. Все в министерстве «притихли», выжидая, когда отшумит буря. Но эта метафорическая буря перерастала в бурю общественную, грозя выйти из-под контроля.