Разрушение храма

Да, он был захватчиком, грабил завоеванные страны, сжег Москву… Да, он был жестоким человеком, не знал жалости, не щадил свои большие батальоны в сражениях («У политики нет сердца, у политики есть только голова» — эти слова сказаны им). Но это он заплакал во дворе дворца в Фонтенбло, прощаясь со своей гвардией (двор с тех пор так и называется — Двор Прощания). Это он отклонил предложение экипажа одного из двух французских кораблей, который хотел напасть на английскую эскадру (сторожившую Наполеона у северных берегов Франции после его отречения от престола), чтобы пожертвовать собой, погибнуть, отвлекая внимание англичан, а бывший император в это время должен был на втором корабле прорваться сквозь вражеский строй и уйти на всех парусах в океан и дальше к берегам Америки. («Я больше не император, я частное лицо, а жизнь частного лица не стоит того, чтобы ради нее жертвовать французским военным кораблем» — эти слова тоже сказаны им.)

Нет, что бы там про него ни говорили, что-то все-таки было в этом артиллерийском лейтенанте. Что-то все-таки вошло с его именем в историю и в человеческий опыт. Вошло и осталось.

(А зачем мне все это — Наполеон, Дворец Инвалидов?.. Надо, надо! Что-нибудь я все-таки напишу после возвращения… Она и так почти украла у меня всю эту поездку. Я почти ничего не замечал вокруг себя в Ливане и Сирии… Надо хоть Париж рассмотреть повнимательнее… Надо хоть здесь вспомнить и соединить то, что знаешь, с тем, что видишь перед собой собственными глазами…)

И все! И хватит!.. Хватит вешать лапшу! Плевать мне на внутреннюю дверь из его комнаты в ее номер! Я в Париже. Первый раз в Париже. И пускай они провалятся в тартарары со своей внутренней дверью.

…Марсово поле. Эйфелева башня. Словно чья-то огромная рука задернула до конца гигантскую застежку-молнию над Парижем.

Через Иенский мост переходим на правый берег. Дворец Шайо, сады Трокадеро, авеню Клебер — с ума можно сойти от всех этих знаменитых названий, от этого водопада исторических улиц, площадей, переулков. (И чтобы я в эти минуты еще думал о внутренней двери между их комнатами? Да пошли бы они к чертовой матери со своей внутренней дверью.)

…Вот она — площадь Звезды! И Триумфальная арка — будто два медведя встали на задние лапы, обнялись и пытаются одолеть друг друга… И скульптурная экспрессия «Марсельезы» — «Отправление в поход». И Вечный огонь над могилой Неизвестного солдата…

— Быстрее, товарищи, быстрей! — размахивает Он руками. — Времени в обрез!

Как, неужели мы не постоим хотя бы две-три минуты над могилой Неизвестного солдата?

— Отсюда, от площади Звезды, начинается главная улица Парижа, так называемые Елисейские поля… За мной, товарищи!

Почему «так называемые»? Да что он, рехнулся, что ли?.. Но вся группа уже двинула за нашим быстрым и решительным руководителем. Делать нечего, приходится догонять перешедший почти на кавалерийскую рысь коллектив.

— Слева знаменитое ночное кабаре «Лидо», — взмах руки налево, — место развлечения финансовой и промышленной аристократии. Между прочим, входная плата в кабаре равна половине месячной зарплаты рядового французского рабочего.

Несколько поворотов (направо, налево)? и огромный, классический, древнегреческий (а может быть, и древнеримский) храм словно выплывает из глубины веков — весь опоясанный (как гигантская сороконожка) сплошной мраморной колоннадой.

Еще марш-бросок шагов пятьсот — шестьсот, и я узнаю площадь, на которую мы выходим. (А наш-то руководитель отлично, оказывается, знает Париж. С завязанными глазами в любое место выведет… Впрочем, это он, очевидно, перед своей будущей соседкой по номеру старается. Не иначе.)

Да, я узнаю эту площадь — ее просто трудно не узнать. Потому что если посередине площади стоит Вандомская колонна, то, значит, и площадь эта — Вандомская… Площадь вообще-то тесноватая, зажатая какая-то со всех сторон домами, стиснутая, вроде бы и не площадь, а большой зал под открытым небом. («В доме № 12 на Вандомской площади умер Фредерик Шопен», — неожиданно всплывает в памяти читанное когда-то где-то…)

В год Парижской коммуны вот эта самая Вандомская колонна была опрокинута на землю, но потом ее снова поставили, причем все расходы по восстановлению решили взыскать с художника-коммунара Курбе. Да, да, кое-какие эпизоды из прошлого французской столицы нам тоже известны.

Кстати сказать, если уж пламенный наш руководитель взялся обличать французский империализм, — почему же он ни разу не упомянул о Парижской коммуне? Наверняка ведь проходили мы через какие-то места, связанные с Коммуной… Скорость мешает?.. Может, подкинуть ему пару каверзных вопросов насчет Коммуны? Да ладно уж, не стоит. Не та ситуация, чтобы я ему еще и вопросы задавал.

— Выходим на авеню Оперы! — кричит Он где-то впереди. — Потом на бульвар Капуцинов, потом на Итальянский бульвар!

И, топая, как тяжелая греческая пехота, снова устремляется рысью вся наша запыхавшаяся группа в лабиринт парижских переулков и улиц.

4