Ее замужество было ошибкой. (Никогда не поздно исправить.) Ее ничто не остановит. (Бог в помощь.) Она всегда ненавидела мою профессию. (На вкус, на цвет…) С ее суетой, с ее беспардонностью. (Не знаю, не знаю…) Еще в Ливане, на границе с Сирией, когда ливанские пограничники начали проверять у всей группы документы, а я решил взять у них интервью и стал якобы задавать свои дурацкие вопросы, еще тогда она решила, что разойдется со мной. (Ну да? Неужели еще тогда? Скатертью дорога.) Теперь у нее другой муж. (Как же, как же, соседями были в Париже.) Ее всегда возмущало мое неумение держать себя с людьми. (Разве? Первый раз слышу.) Мое неумение вести себя в обществе. (Пажеских корпусов не кончали — есть грех.) И то, что я тогда выпил во время ночевки в Софии. (Что поделаешь, с друзьями-болгарами встретился, как не выпить с друзьями.) Ей всегда была ненавистна моя самоуверенность. Ей были неприятны мои физические претензии к ней ночью в гостинице в Афинах. (Это при отце-то с матерью о таких делах говорить?) И вообще я, оказывается, неотесанный деревенский тип…
— Замолчи!
Ты вскакиваешь со своего места и делаешь шаг к ней. Надо сейчас ударить ее. За подлость. За то, что не открыла тогда дверь в Париже. И вообще — за все.
Но бить женщин нельзя.
Рывком дверь на себя. И захлопнуть дверь так, чтобы потолок обвалился над ее головой!.. Коридор. Вешалка. Пальто.
Рывком пальто с вешалки. Что еще взять? Ничего. Ни грамма! Ни одного грамма больше не брать отсюда.
Лифт. Лестница. Подъезд. Ударом ноги распахиваешь настежь входную дверь и выходишь на улицу. Уходишь из своего дома. Уходишь из своего дома навсегда.
Куда пойти ночью в Москве человеку, ушедшему из своего дома? Куда пойти ночью в Москве человеку, ушедшему из своего дома навсегда?
К друзьям? Нельзя. Сегодня нельзя. Начнутся расспросы, советы, сожаления… А тебе не до этого. Именно сегодня тебе не до этого.
Нужно где-то побыть одному. Просто побыть одному. Сесть в поезд, около окна, и всю ночь куда-нибудь ехать.
Всю ночь куда-нибудь ехать, смотреть в окно и ни с кем не разговаривать. И вообще — ничего не делать. Только смотреть в окно. Может быть, иногда курить.
Где взять такой поезд? На вокзале. Сесть в самую первую, самую раннюю, самую далекую электричку и смотреть, смотреть, смотреть в черное ночное окно, — только редкие огоньки, как мысли о твоей прошлой жизни, будут возникать перед тобой и исчезать позади.
Возникать и исчезать.
И пусть колеса своим стуком думают за тебя. (Тук-тук, тук-тук, тук-тук.) Пусть колеса своим стуком расчленяют твою жизнь на годы и дни, на часы и минуты, на секунды и мгновенья. (Тук-тук, тук-тук, тук-тук.)
Пусть колеса своим стуком вбивают гвозди в деревянную крышку над твоей прошлой жизнью. (Тук-тук, тук-тук, тук-тук.)
— Такси!..
— Куда ехать?
— Прямо.
— А все-таки?
— К вокзалу…
— К какому?
— К любому.
— В Москве десять вокзалов.
— К трем вокзалам. На Комсомольскую площадь.
Правильно. С трех вокзалов всегда легче уехать, чем с одного. Если на Ленинградском негу ранних электричек, значит, на Ярославском есть. А если и на Ярославском нет, то уж на Казанском-то обязательно должны быть. На Казанском вокзале всегда ранние электрички бывают.
Красный сигнал светофора. Желтый, приготовились… Зеленый — поехали.
Вот если бы и в жизни так же. На красный — быть неподвижным, замереть, застыть. Только ждать, ждать, ждать… На желтый — приготовиться, сделать все необходимое, оглянуться вокруг себя… И только на зеленый начинать движение вперед. (А то ведь прешь иногда с ходу, со всех колес, прямо на красный.)
Зеленый. Желтый. Красный… Да, нужно иногда делить свою жизнь на эти три цвета — желтый, зеленый, красный. Очень полезно иногда постоять перед красным светофором своей жизни, припомнить кое-что, сравнить, сопоставить…
Собственно говоря, почему она так быстро влюбилась в этого ответственного работника «Интуриста»? (Влюбилась, влюбилась — это уж теперь точно. По-настоящему, видно, за него замуж собирается выходить — тут уж ничего не поделаешь. Недаром она сегодня отца с матерью своих вызвала.)
Но она знала его до того вечера в Дамаске всего несколько дней. Всего десять дней. (В тот вечер в Дамаске Курганов спросил у нее: «Уж не влюбилась ли ты?» И она совершенно серьезно ответила: «Да, влюбилась». Но Курганов не поверил ей тогда, не поверил… Вот вернемся в Москву, подумал тогда Курганов, и все пройдет. Даже в Париже и то по-настоящему не верил… Но теперь-то уж приходилось верить.)
Что же произошло с ней за эти десять дней? Чем, каким способом, какими средствами смог этот человек разрушить всего за десять дней то, что происходило между ними (любившими друг друга мужем и женой) целых четыре года?
Зеленый. Поехали…
Четыре года назад Курганов вернулся в Москву после летней практики в прекрасном городе Великие Луки во всеоружии неожиданного даже для него самого журналистского успеха.