Разрушение храма

С первых же дней работы в газете, общаясь с сотрудниками редакции, с начальником своего отдела, с членами редколлегии, с главным редактором, с руководителем корреспондентских пунктов за границей, участвуя в собраниях, совещаниях, летучках и планерках, Курганов постепенно начал убеждаться в том, что сказочная метаморфоза, происшедшая с ним (из студентов прямо за границу), нравится ему все меньше и меньше. Что-то угнетало, что-то давило, что-то смущало и тяготило Курганова в его новом положении. Подробно вникая в свои будущие обязанности иностранного корреспондента, Курганов очень быстро уловил в них некую (в общем, не так уж и трудно улавливаемую) особенность, некую специфику — преобладание формальных, организационных (или, точнее сказать, административных) функций над функциями творческими.

Между тем, как всякий одаренный человек, Курганов интуитивно чувствовал, что своим успехом в Великих Луках он обязан не своим организационным, административным возможностям, а как раз наоборот — своим возможностям творческим, литературным. И вот теперь эти две, прямо противоположные по своей природе, особенности человеческой натуры были в его, кургановской, судьбе кем-то перепутаны. На первое место выходило то, что Курганову было присуще в гораздо меньшей степени. А то, что составляло его главное достоинство и преимущество, как бы отодвигалось в сторону, затемнялось, переносилось на какое-то неопределенное будущее.

Успех в Великих Луках летом 1953 года носил, конечно, особый характер. Помимо того, что это был прежде всего литературный успех, это была еще и реакция на годы, ушедшие на спорт (физкультурные парады, рекорды, первые места на соревнованиях). Курганову смертельно надоело свое собственное, затянувшееся детство (а спорт — это, конечно, было детство). Хотелось взрослой жизни. Настоящей мужской жизни, в которой ты что-то сам, своими собственными руками защищаешь, за что-то лично, персонально отвечаешь, с кем-то ведешь свою личную, индивидуальную борьбу.

Собственно говоря, именно это (потребность в ощущениях борьбы с чем-то, а вернее, с кем-то конкретным) и определило когда-то для Курганова выбор профессии. Еще в школе, в последнем классе (как раз в то время, когда он начал писать стихи, узнав, что из-за зрения путь в авиацию ему закрыт навсегда), у Курганова вдруг остро проявился интерес к разного рода критическим материалам в газетах. Возникало какое-то особое, удовлетворяющее душу и сердце чувство, когда в какой-нибудь острой статье или корреспонденции автор всыпал по первое число бюрократу, или хапуге, или откровенному дураку. Особенно нравились Курганову фельетоны. Он читал их подряд чуть ли не во всех московских газетах. (По воскресеньям, когда без фельетона не выходила ни одна газета, Курганов специально вставал пораньше, бежал на трамвайную остановку к киоску и покупал сразу все имевшиеся в продаже газеты.)

На фоне всеобщей взаимосвязанности и взаимообусловленности всех общественных событий (Курганов кончал школу в 1949 году), на фоне совершенно безошибочных предвидений близкого и далекого будущего — фельетоны в газетах были, конечно, диссонансом. Оказывалось, что не все вокруг было так уж безупречно и безоблачно. Оказывалось, что где-то еще существуют плохие люди, что еще не все родимые пятна выведены до конца. Где-то еще воровали, обманывали, подделывали документы, занимались личным обогащением… И вот кто-то смелый и остроумный, поставивший под своей фамилией слова «наш корр.» или «наш спец. корр.», нападал на этих нехороших людей, на жуликов и проходимцев, шел на них с открытым забралом, бросался в атаку, мчался на коне, как Чапаев, обошедший с тыла каппелевцев.

Это привлекало. Этому хотелось подражать. Это давало какие-то новые, хорошие ощущения удовлетворенности от чего-то пока еще неизвестного, но уже притягивающего. (Если уж опоздал на войну, то бросайся в бой против внутренних врагов, думал Курганов.)

В соединении с тягой к слову вообще (стихи) это давало жизненную ориентацию. Курганову захотелось стать журналистом. Чтобы быть смелым, умным, оперативным, легким на подъем. Чтобы в любую минуту быть готовым отправиться по воздуху, по морю, по суше в любую точку страны, а может быть, даже и всего земного шара. Чтобы смело и остроумно, с открытым забралом сражаться с негодяями, подлецами, перестраховщиками, очковтирателями. Чтобы, увидев свою фамилию под острым газетным материалом, выводящим на чистую воду какого-нибудь укрывавшегося до сих пор от всеобщего обозрения мерзавца, почувствовать себя на мгновение Чкаловым или Громовым, Покрышкиным или Кожедубом или все тем же Василием Ивановичем Чапаевым, бешено скачущим на коне с саблей в руках впереди красной конницы на белую пехоту.

Спорт на долгие годы ослабил все эти чувства, отодвинул тягу к гражданской активности куда-то на второй план. Спорт подменил активность духовную активностью физической.