Разрушение храма

Желтый купол Исаакия, ярко освещенный снизу прожектора, близко и выпукло мерцал в окне. Сплю я или нет, подумал Курганов и закрыл глаза. Купол исчез. Значит, не сплю, понял Курганов и открыл глаза.

Он сидел в кресле около самого окна. Как он очутился здесь? Почему так близко от окна стоит этот Исаакий? Кто построил этот проклятый собор рядом с гостиницей? Почему его не сломали, когда подряд сносили все церкви и храмы?

Собор падал в окно. Желтый купол кренился из стороны в сторону… Траурная, мавзолейная колоннада купола двинулась вперед, вздрогнула, рассыпалась…

Что со мной, испуганно подумал Курганов, почему я здесь, у окна?

Он посмотрел на часы — половина третьего. Кажется, что-то произошло с ним. Но что именно? Ах да…

9

Вчера, повесив трубку, он несколько секунд неподвижно стоял в телефонной будке. Сзади нетерпеливо постучали в стекло. Олег обернулся. Высокая молодая женщина, сердито поджав губы, смотрела на него.

Олег открыл дверь будки.

— В чем дело? — хмуро спросил он.

— Нужно или звонить, или освобождать телефон, — быстро и зло проговорила женщина.

— А что еще нужно?

— Перестаньте хулиганить, милиция рядом.

— Я должен позвонить еще раз.

— Существует очередь!

— Ах, очередь…

Он вышел из будки. Женщина вошла в автомат. Резко захлопнула за собой дверь.

Бешенство полыхнуло в груди у Курганова диким, неукротимым пламенем. Он оглянулся. Ресторан «Балтийский» — было написано между окнами второго и первого этажей.

Курганов толкнул входную дверь. Отделанная красным полированным деревом лестница вела на второй этаж.

— А внизу у вас ничего нет? — спросил Курганов у швейцара. — Бара или буфета?

— Внизу только я один есть, — улыбнулся швейцар. — Все остальные у нас наверху. Питербурх, Европа.

10

Ресторан был пуст. Чтобы подойти к буфету, нужно было пройти через весь зал. Официанты, дружно сидевшие за одним столом около окна, проводили Курганова молчаливым и долгим общим взглядом.

— Здравствуйте, — сказал Олег буфетчице и положил на стойку сторублевую бумажку.

— Мы не отпускаем, молодой человек. Нужно сесть за столик. Вас обслужат.

Олег, стиснув зубы, молча отошел от стойки и сел за ближайший стол.

— Деньги забыли, молодой человек, — сказала из-за стойки буфетчица.

Олег сидел не шелохнувшись. Он чувствовал, что он на грани. Еще одно слово, одно движение — и все взорвется в нем и хлынет через край.

«Грогги, — подумал Курганов, — нокаут на ногах. Как в том бою с Перовым. Когда был мальчишкой. Еще один удар, и я на полу».

Буфетчица вышла из-за стойки, взяла двумя пальцами сторублевку и, шелестя чулками, подошла к Курганову, положила деньги на стол и, все так же задевая одним чулком о другой, вернулась на место.

Олег закрыл глаза. «Что же ты делаешь, Римма? — пронеслась в голове тоскливая одинокая фраза. — Ведь это же нелепо, глупо — жить на таких крутых поворотах. Зачем ходить босиком по углям, когда в жизни и так много острых углов? Зачем в мирное время стрелять друг другу в затылок?»

Ему вдруг захотелось написать стихи о сегодняшнем дне. О встрече с редактором в вестибюле. О решении переехать в Ленинград. О пачке денег, так неожиданно попавшей в его карман. И о двух телефонных звонках по номеру, записанному вчера на авиабилете ее рукой… «Приду в четыре», — сказала Мария, — вспомнился Курганову Маяковский. — Восемь, девять, десять…»

И чтобы в этих стихах обязательно был золотой купол Исаакия со своей круглой траурной колоннадой. Большой и желтый, как заходящее солнце… И собор Парижской Богоматери чтобы тоже был. И та ночь в Париже — самая горькая, самая непереносимая ночь в его жизни, — чтобы она тоже была. Чтобы все было — все, что пришло в его жизнь помимо его желаний и воли, что опускало перед ним шлагбаумы на его дорогах, гасило свет в его глазах, сбивало его с ног, опрокидывало, давило, жгло, мучило, отравляло, — все, что убивало и разрушало в нем человека.

Прощай, Римма, молча сказал сам себе Курганов. Спасибо тебе за то, что ты вернула меня в мое далекое и уже почти совсем забытое состояние. (В Великих Луках забытое.) Мне захотелось написать стихи — спасибо тебе, Римма, за это… И еще спасибо тебе за то, что ты была первой женщиной в моей жизни после возвращения из Ливана. (А ведь права оказалась теща — от чего заболел, тем и лечись.) Ты освободила меня от Ливана. Ты сняла с меня проклятие этой ужасной поездки, соскребла с меня ее гипноз, смыла память о ней. Спасибо тебе… Спасибо тебе и за то, что ты так неожиданно возникла в моей жизни и так быстро уходишь из нее. Прощай…

11

— Здравствуйте, товарищ Курганов!

Олег открыл глаза. Перед ним стояла незнакомая женщина в форме метрдотеля: черная юбка, черный жакет-смокинг с блестящими лацканами, кружева между лацканами. У женщины была плотная и очень стройная фигура, на моложавом, но грубоватом лице выделялись твердые, светло-зеленые глаза.

— Я говорю — здравствуйте, товарищ Курганов!

Олег прищурился.

— Не узнаете?.. Москва, пятьдесят седьмой, Всемирный фестиваль молодежи, гостиница «Москва», пресс-бар… Вспомнили?