Разрушенная

– По официальным каналам никакой информации не поступало. К счастью, у меня есть надежные неофициальные источники.

– Хорошо. Итак, глава моей службы безопасности не уведомлен о каких-либо операциях по официальным каналам. Я тоже ничего не знаю. И как это понимать?

Астрид бледнеет:

– Мне сообщили о заговоре, цель которого – дискредитировать Центральную коалицию. Заговорщики планировали подменить нашу телевизионную передачу своей и показать ее сегодня вечером всей стране. Я защищала и оберегала вас, сохраняя режим секретности. Об операции знали только посвященные.

Выходит, лордеры тоже пользуются тем же принципом.

Грегори пожимает плечами:

– Мне, может быть, знать и необязательно, но если не знает и Коулсон, как же тогда принимать решения?

Астрид начинает объяснять, но премьер-министр поднимает руку:

– Помолчите. Прежде чем составить мнение, мне нужно во всем разобраться. – От его слов веет холодом, и Астрид бледнеет еще сильнее. Однако, как ни приятен мне ее явный дискомфорт, хотелось бы знать, какое отношение все это имеет к нам? Они же все – лордеры.

– Видите ли, дорогая Астрид, я узнал кое-что такое, что обязан был знать давно. Доктор Лизандер – вы знали, что она дружила с моей дочерью – пришла ко мне с очень интересной информацией. Доктор упорно добивалась встречи со мной, и я, услышав об одном из ваших особых проектов, понял, в чем причины такой настойчивости. Как вам, несомненно, хорошо известно, Зачистка является разрешенным законом уголовным наказанием, применяемым исключительно в строгом соответствии с надлежащей уголовной процедурой. И ни в коем случае не к сиротам, не достигшим возраста юридической ответственности. А затем мы получаем информацию о ваших неофициальных тренировочных лагерях. Эти двое из них, да? – Грегори указывает на Бена и тело Тори. – Выбраны по причине особенных способностей и подвергнуты экспериментальным процедурам. – Он качает головой.

– Это все в рамках моих обязанностей как ИКН, – защищается Астрид.

Сомневаюсь, что вы сами в это верите. А потом мы собрали некоторые факты и поняли, что вы сделали с моей дочерью. И внучкой.

Грегори оборачивается. Почему он смотрит на меня? Волосы у него светлые, хотя и тронутые сединой, но теперь, вблизи, я вижу то, чего не замечала раньше, когда видела его по телевизору или на фотографиях: зеленые глаза. Того же оттенка, что и мои. Теперь уже все смотрят на меня.

Его внучка? Я? Нет, это невозможно. Или может?

Приближающийся вой сирены «Скорой помощи». В комнату входят парамедики. По знаку доктора Лизандер они уносят Ская и Бена и забирают тело Тори. Эйден уходить отказывается, хотя у него и сломана рука. Парамедики фиксируют руку на груди, осматривают Мака и уходят.

– Это смешно, – возмущается Астрид. – Они предатели, и обращаться с ними должно соответственно.

– Возможно. Окончательного решения я еще не принял. А пока я хочу посмотреть остановленную вами передачу.

– Все в моей камере. – Я указываю на пол, где лежит моя камера.

Коулсон берет ее, проверяет и передает Грегори.

Моему деду?

– Все готовы? Начинаем? – Он направляет камеру на стену и включает. Смотрим молча, и на этот раз я не отвожу глаза. Смотрю на Флоренс, ее лицо перед самой смертью. Что она чувствовала? Не то ли, что чувствовала и я несколько минут назад, когда стояла перед Нико?

Запись заканчивается, но все по-прежнему молчат. Наконец Грегори поворачивается к Астрид.

– Астрид Коннор, ваши действия неприемлемы. Необходимо дальнейшее расследование. – Он делает знак Коулсону. – Заберите ее, а потом оставьте нас.

Они уходят, дверь закрывается, и Грегори поворачивается ко мне.

– Можешь записывать на эту штуку? – спрашивает он, держа в руке камеру.

– Да.

Он передает камеру.

– Приготовься.

Ставлю камеру на запись, поднимаю. Удивительно, но руки не дрожат.

Грегори начинает.

– Это Мертон Грегори, ваш премьер-министр, глава Центрального коалиционного правительства. Я только что узнал новости, глубоко меня встревожившие.

Многие из вас, возможно, слышали, что в ходе беспорядков, имевших место более тридцати лет назад, одной из студенток, приговоренных к смертной казни, была моя дочь, Саманта Грегори. В то время я занимал пост заместителя тогдашнего премьер-министра Армстронга. Он предложил вмешаться и помиловатъ ее. Я не позволил ему спасти мою дочь, поскольку был убежден, что для нашей страны единственный способ вырваться из тисков хаоса – это строго и во всех случаях следовать закону. Всю последующую жизнь я сожалел о принятом тогда решении, а став впоследствии премьер-министром, неизменно защищал верховенство закона – в противном случае ее смерть была бы бессмысленной. Временами я бывал сознательно слеп, о чем теперь сожалею.

Недавно я узнал, что моя дочь не была казнена, но не из-за чьей-то доброты или снисходительности. Есть вопросы, которые еще требуют ответа, и мне еще предстоит узнать, где она содержалась и даже жива ли она.