Разрушенная клятва

Я жалею лишь о том, что не было сказано. О том, что мне следовало сказать ему, когда я узнал, что мы не связаны кровными узами. Но мне не представилось возможности.

Иногда шанс дается только раз.

Я думаю о Рионе, которая в одиночестве возвращается в Чикаго.

Я думаю о нашей прогулке вдоль березовой аллеи. До того как Бо нас прервала, я хотел сказать, что никогда и ни к кому не испытывал ничего подобного. Что мне кажется, будто я влюбляюсь.

Я почти сказал это.

Жаль, что не успел.

Момент был упущен. И его уже не вернуть.

– Что случилось? – тихо спрашивает мама.

– Кажется… я совершил ошибку, отпустив Риону, – говорю ей я.

Мама смотрит на меня своими ясными голубыми глазами. У Эллиса тоже были голубые глаза, но я предпочитаю думать, что они достались мне от матери. Как и чувство юмора и кулинарные способности. А от Вайи – желание заботиться о людях, которых я люблю, и защищать их. И средства для этого. Он научил меня охотиться, стрелять и даже драться, но всегда говорил: «Не торопись с кулаками. Сражайся за то, что имеет значение».

– Большинство ошибок можно исправить, – произносит мама.

– Я пообещал тебе, что вернулся домой насовсем, – напоминаю я.

Она улыбается мне, и в уголках ее красивых голубых глаз появляются морщинки.

– Я не переживаю, – говорит мама. – Ты вернешься, когда придет время.

Я вижу, что она искренна. Мама никогда не говорит того, во что не верит.

Я отдаю Бо ключи от минивэна. Сестра не спрашивает, куда я собираюсь, потому что и так это знает.

Я вылетаю из больницы и подбегаю к стоянке такси.

– Мне нужно в аэропорт, – сообщаю я водителю.

Риона

Офис погрузился почти в полную тишину.

После того как Анджела ушла, здесь остались только мы с дядей Ораном.

Путь до его кабинета кажется бесконечным. Я слышу каждый тихий шаг моих сапог по ковру, так же как и ровное жужжание светильников над головой.

У дяди Орана самый большой кабинет в фирме, даже больше, чем у Джейсона Брайара или Виктора Вайса. Это красивая комната с высоченными книжными шкафами, от пола до потолка заставленными дорогими книгами в кожаных переплетах. Стены увешаны старинными картами и ботаническими образцами в рамках. Массивный расписной глобус стоит на золотой подставке рядом со столом дяди Орана, сделанным из старых корабельных досок, прямо как стол «Резолют» в Овальном кабинете[23]. На рабочем столе чисто, если не считать ручки «Каран д'Аш»[24] за тысячу двести долларов и канцелярского ножа, похожего на средневековый палаш.

В кабинете приятно пахнет пчелиным воском, сигарным дымом и бренди. Это аромат самого дяди Орана, который всегда был одним из моих любимых. Если дядя Оран собирался зайти к нам, это означало, что у меня есть шанс подслушать интересную беседу и неприличные шутки. И секреты. Потому что Орану всегда было что рассказать.

Дверь кабинета приоткрыта всего на дюйм, и я открываю ее чуть шире, чтобы зайти внутрь.

Оран немедленно поднимает взгляд своих темных глаз, скрытых в тени. Единственный источник света сейчас – это лампа на его письменном столе.

Трудно сказать, насколько он удивлен моим появлением. Дядя говорит лишь:

– Ты вернулась.

– Да, – отвечаю я.

– А где твой красавчик-телохранитель?

– Дома. В Теннеси.

– Ага, – говорит он, кивает и кладет ручку. – Значит, ты его рассчитала.

– Решила, что круглосуточный надзор мне больше не нужен, раз уж Джинн мертв.

Говоря это, я внимательно слежу за его лицом, наблюдая за реакцией.

И теперь я действительно замечаю что-то, вспышку в его глазах… но не удивления. Я готова поверить, что это гнев.

– Киллер мертв? – уточняет он.

– Верно.

– Ты уверена?

– Он умер у меня на глазах, а затем я похоронила его в поле. Так что да, он мертв. Мертвее, на хрен, всех мертвых.

Дядя Оран откидывается в кресле и складывает пальцы домиком перед собой.

– Риона, бесцеремонная, как всегда. Такая прямолинейная.

– Когда я была ребенком, вы хвалили меня за честность.

– Это так, – кивает он. – Проходи… садись.

Дядя указывает на кресло, стоящее напротив его стола, большое и удобное, в котором я сидела десятки раз. Сегодня вечером оно смотрится по-другому. Прямая спинка и жесткие подлокотники выглядят сурово и мрачно, напоминая мне о деревянных стульях, на которых казнят заключенных электрическим током.

Я сажусь напротив Орана.

– Мне не нравится твой внешний вид, – цыкая, говорит он. – И твои волосы. Не хотелось бы говорить тебе такое, но выглядишь не на все сто.

Я могла бы сказать дяде то же. Морщины на его лбу кажутся глубже, чем когда-либо, а мешки под глазами выглядят как синяки. Кажется, Оран схуднул, и костюм, всегда сидящий на нем так безупречно, сейчас висит на плечах.

Однако я говорю:

– Эти несколько недель прошли для меня весьма необычно.

– Ничто не улучшает трудную неделю так, как крепкий напиток, – говорит дядя Оран.

Он встает и подходит к глобусу, в котором, как я знаю по прошлым визитам, спрятано несколько бутылок алкоголя, а также хрустальные бокалы. Дядя, как всегда, наливает себе бренди, а мне – скотч. Но, когда он протягивает мне стакан, я ставлю его на стол, так и не отпив.