Читаем Разрушенная невеста полностью

   Вот загремел засов, узкая и низкая калитка, сделанная в воротах, отворилась. Вышел крепостной сторож и махнул старику в полушубке рукою, делая вид, чтобы тот подошел. Печальное и хмурое дотоле лицо старика преобразилось, и он быстро подошел к калитке.

   -- Входи, -- тихо проговорил ему крепостной сторож и пропустил старика в калитку.

   Старик очутился на крепостном дворе.

   -- Принес деньги? -- так же тихо спросил у старика сторож.

   -- Принес... все по уговору, пять рублевиков.

   Старик дрожащею рукою подал сторожу пять серебряных рублей.

   -- Верно, -- пересчитывая деньги, промолвил крепостной сторож. -- А остальные когда?

   -- По уговору... Вот поступлю в сторожа, тогда и получай остальные сполна.

   -- А не обманешь, старик?

   -- Вона... Стану ли обманывать, когда у тебя в руках нахожусь.

   -- Сейчас смотритель выйдет, он тебя и возьмет в сторожа. Только, старина, готовь деньги.

   -- За этим дело не станет.

   Этот разговор был прерван приходом смотрителя.

   -- Никифор, этот, что ли, сторож, про которого ты мне говорил? -- спросил последний у сторожа.

   -- Так точно, ваше благородие.

   -- Ты наниматься пришел в крепостные сторожа? -- обратился к старику смотритель. -- Ты из солдат?

   -- Отставной солдат, ваше благородие... тридцать лет верой и правдой отслужил отечеству.

   -- И опять служить задумал?

   -- Отчего же не служить, ваше благородие, когда ноги ходят, глаза еще видят, а руки работать могут?

   -- Молодчина! А в сражениях был?

   -- Бывал, ваше благородие, воевал я и со шведами, и с турками под командою батюшки-царя Петра Алексеевича; медали имею. -- И старик, распахнув полушубок, горделиво показал на две медали, красовавшиеся на груди его солдатского мундира.

   -- Молодец! Таким служак нам и надо. Я охотно принимаю тебя на службу в крепость. А как тебя звать?

   -- Петром Костиным прозываюсь.

   -- Ладно, так и будем знать. Ну, с нынешнего дня ты состоишь на службе в крепости. Обязанность твоя будет состоять в следующем: будешь носить заключенным обед, ужин, следить за порядком. Впрочем, Никифор скажет тебе, что делать, поучит. -- И смотритель ушел к себе.

   -- Видишь, как обстроили мы дельце-то! -- самодовольно проговорил сторож, обращаясь к старику. -- За это и рублевик прибавить не грех.

   -- Не один, а два дам, только приставь меня к той тюрьме, где содержится Храпунов.

   -- Приставить-то я тебя, Петр, приставлю, только, гляди, не выпусти арестанта. Выпустишь, так и тебя, и меня на смерть забьют плетьми, да и арестанту твоему не убежать. А если и убежит, то поймают и цепи наденут, а то к стене цепью прикуют его.

   На это старик ничего не ответил, а только вздохнул.

   -- Ты что же молчишь-то? Сказывай: не выпустишь арестанта?

   -- А если выпущу?

   -- Да как ты смеешь! Как смеешь! Я смотрителю заявлю, -- загорячился крепостной сторож.

   -- Постой, Никифор, не горячись, простынь маленько. Ты лучше скажи, много ли с меня возьмешь рублевиков за то, что будешь помогать мне в устройстве побега Храпунова?

   -- Мало за это не возьму, потому что своя шкура дороже денег. А тебе очень надо выпустить Храпунова?

   -- Известно, брат Никифор, надо! Ведь затем я и подкупил тебя, и в крепость сторожем поступил.

   -- Ты подкупил меня только затем, чтобы я определил тебя в сторожа, а о побеге арестанта уговора не было.

   -- Ты только согласись мне помогать, а уже мы с тобой уговоримся. Теперь же ты только покажи мне каземат, где заключен Храпунов. Веди меня скорей к племяннику.

   -- Ну, пойдем. Теперь, кстати, время обедать арестантам, вот ты и снесешь своему племяннику обед. А парень он смирный, хороший. Да постой-ка, постой!.. Ты говоришь, что Храпунов -- твой племянник, а ведь он -- барин, у министра важным чиновником состоял. Как же это, он -- барин, а ты -- простой солдат? -- недоумевая, проговорил Никифор.

   -- Так что же? Разве не бывает, что отец -- простой мужик, а сын -- барин?

   -- И то, и то, бывает. Ну, пойдем.

   Много трудов стоило Гвоздину добыть фальшивый паспорт на имя отставного солдата Петра Костина; не легко ему было также подкупить сторожа Никифора, с помощью его проникнуть в Шлиссельбургскую крепость и наняться в тюремщики. На это надо было время и деньги.

   Сторож Никифор показал ему камеру, где был заключен Левушка Храпунов, и дал ключ от двери. Майор дрожащею рукою отпер дверь, вошел в камеру и застал своего племянника сидящим у стола, спиною к двери.

   Храпунов потерял всякую надежду на освобождение и волей-неволей принужден был покориться своей горькой участи. Помощи он не ждал ниоткуда.

   -- Лева, племяш, -- тихо позвал его старый майор.

   Храпунов быстро обернулся и крик радости и удивления вырвался у него.

   -- Дядя, дядя, ты ли? Как ты попал? Как тебя допустили? -- крепко обнимая и целуя дядю, проговорил Левушка.

   -- Об этом, племяш, после. Ведь я -- твой тюремщик. Я нанялся в крепость в сторожа. Ты поймешь, племяш, для чего я это сделал, поймешь.

   -- Милый, дорогой дядя. Ты не забыл, не забыл меня.

   -- Тебя забыть? Эх, племяш!

   -- Но что жена? -- бледнея, спросил Храпунов.

   -- Плачет, покоя себе не видит: все по тебе тоскует.

Перейти на страницу:

Все книги серии Романовы. Династия в романах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Проза