Разрушенное святилище

Они оказались на вершине одной из башен.

— Время от времени, я летаю над городом, — пояснил Трибун. — Сомнительное удовольствие, признаюсь, — постоянно боюсь упасть.

Ортегиан усмехнулся.

— Не самые подходящие мысли для человека, который парит над людьми, словно бог? Иногда я спрашиваю себя — боится ли Радгуль-Йоро… И если да, то чего.

Ноги Конана скрипнули на обломках камня.

— Вот, рассуждаю тут о богах, а сам стану сейчас метельщиком, — заметил Трибун.

В первый момент киммериец подумал, что собеседник шутит.

Ортегиан сложил руки на груди, медленно воспарив над каменным полом. Его глаза наполовину закрылись и приобрели далекое, отсутствующее выражение, — как в те моменты, когда он фехтовал с новобранцами.

Маленькие вихри взметнулись на серых плитах. Они подхватывали лежавшую на полу пыль, играли с маленькими каменными осколками, поднимали ввысь и, смешивая, превращали в темное облако. Копан видел такие в Челпашской пустыне — но те, в сотни раз больше, были созданы природой или капризом богов, а не волей человека.

— Слуг сюда не пускают, — пояснил Ортегиан. — Считается, будто они недостойны даже взглянуть на Цестерцу. На самом деле, настоящая причина в другом, — кому-нибудь непременно захочется дотронуться до летающей плиты, несмотря на зловещее предание. Или же это произойдет случайно. Тогда легенде конец, а вместе с ней и мифу об избранности короля.

Кружащиеся потоки воздуха поднимались все выше, унося с собой пыль и обломки камня. Добравшись до края башни, темное облако начало снижаться, пока не скрылось из глаз.

— Там, чуть ниже, небольшой балкон, куда никто не выходит.

Трибун отряхнул руки, словно выносил мусор именно ими, а не усилием разума.

— Неприятно, конечно. Все это придется заметать одной из горничных. Не люблю оставлять начатое на полдороги, но другого выхода нет…

Они зашагали дальше, по небольшому каменному мостику, соединявшему две башни.

— Раньше здесь убирались рабы, — пояснил Ортегиан. — Потом их убивали. К счастью, Фогаррид успел отменить рабство. Оно и так стоило Валлардии слишком дорого. Наши угодья заброшены, горожане нищают. Невольники трудились плохо, да у них и не было причин стараться. А мой любимый народ вообще разучился брать в руки что-нибудь, кроме куска хлеба да кубка вина…

Конан понял, о чем умолчал его собеседник. Если бы отшельник не издал такого указа, это пришлось бы сделать его преемнику. А такой шаг, без сомнения, сильно разочаровал многих землевладельцев и других богачей.

Трибун разгадал мысли Конана.

— Самим рабам, впрочем, тоже пришлось несладко, — произнес он, словно в ответ на невысказанные слова киммерийца. — Как ни парадоксально, но они тоже разучились работать. Одно дело, трудиться из-под палки, и совсем иное — найти в себе силы, чтобы терпеть те же лишения, но уже по доброй воле. Свобода — великое испытание, друг мой, и мало кто способен его пройти.

На их пути попалось несколько камешков, и Трибун отправил их вниз.

— Когда ни поднимусь, такое впечатление, словно и не убирал в прошлый раз, — пробормотал он. — О чем мы говорили? Ах да. Знаешь, я не раз слышал о том, что освобожденные сами приходили к своим прежним хозяевам и просили снова забрать их в рабство.

Тяжелая бронзовая дверь закрывала вход во вторую башню. Попасть сюда можно было только через узкий каменный мостик, по которому только что проследовали Конан и его спутник. Птица Харгред, выкованная кузнецом на широких створках, щерила клыкастый клюв и распахивала крылья, похожие на листья проклятого черного луба.

Широкая площадка открывалась перед порогом, и Трибун, прежде чем подойти к замку, привычным движением смахнул с нее пыль и обломки камня.

— Дворец крошится, — деловито сообщил он, словно они пришли осмотреть, амбар с квашеной капустой, а не собирались взойти на летающую Цестерцу. — Я сотни раз говорил Гроциусу, что это от защитных заклинаний. Кой прок в магической броне, если из-за нее на нас однажды потолок свалится? Но он не желает слушать…

Ортегиан подлетел к дверям и приложил ладонь к лицу птицы Харгред.

— Знаю, в Офире давно уже разработана магия, которая не разрушает стены. Очень дорогая, а, главное, надо долго упрашивать местных чернокнижников.

Замок щелкнул, и створка начала открываться.

— Ее и правда могу открыть только я, — пояснил Трибун. — Конечно, не потому, что я избран… Вернее, я избрал сам себя, когда поручил Гроциусу наложить на дверь новое заклятье…

Правитель на мгновение задумался, и Конан понял, о чем размышлял Ортегиан. Стал бы чародей помогать ему, имей тот сам хоть малейший шанс завладеть троном Валлардии? К несчастью для колдуна, люди не смогли бы принять в качестве своего короля живую голову. Трибун хоть и был безногим карлой, но все же почти походил на человека.

— И давно надо съездить в Офир, и понимаю, что пора, да все времени нет, — рассказывал Ортегиан, зажигая шандалы на стенах. — Так всегда бывает — навалятся срочные дела, а ты думаешь — ну потом, потом, а так и выходит, что до главного никак руки не дойдут.

Летающая Цестерца оказалась весьма неказиста.