Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере

«Разрушенному дому» в критическом восприятии всякий раз приписывали нравоучительную радикальность поставленных им вопросов. Марсель Райх-Раницкий так назвал его в газете «Цайт»: «Правдивая книга о Германии». Если это действительно так, то только, как мне сейчас представляется, по причине этого самого неуважительного, даже самобичующего акта идентификации с миром обвиняемых. Я не исключал себя, я себя не выгораживал, я не поддавался негодованию, я принудительно поставил перед собой вопрос о моем собственном прошлом. Подростку из берлинской семьи среднего класса и вправду не на что было жаловаться при национал-социализме. Наоборот, в рамках своих скромных возможностей он всегда уклонялся и смог доказать, что проявлял несомненные, хотя и беспомощные акты политического сопротивления. Но неужели этого было достаточно? Ведь были же, помимо стыда и покаяния, всеобщие ошибочные установки, создавшие предпосылки для диктатуры Гитлера в Германии?

Я начал вспоминать. Я шел по следу, я вклинился в прошлое, я вернулся назад, в юность и детство. Это было, так сказать, мое первое путешествие: путешествие в свое собственное прошлое. Я обнаружил те мысли, которые потом развил в первой главе: «Городок как Эйхкамп». Я снова вспомнил родительский дом, мою юность при Гитлере, совершенно нестандартную, необычную юность. Именно потому, что тут не надо было замазывать свою собственную вину, поскольку я и моя семья никогда не поддерживали Гитлера, открывалось идеальное, свободное от комплексов поле для самоанализа. Я обнаружил до этого не осознанный мной самим феномен аполитичного немецкого среднего класса, в своей социальной неуверенности, нестабильности и недостатке иррационализма ставшего ужасным преддверием внутреннего захвата власти национал-социализмом в Германии.

Таким образом, шаг за шагом, возникли четыре средние главы, изображающие мое развитие до конца войны в 1945 году. Последующая глава, которая должна была описать мой военный жизненный опыт в качестве старшего ефрейтора между 1941 и 1945 годами и по смыслу находилась бы между главами «Арест» и «1945 год, ноль часов», так мне и не удалась. Время службы в армии и война, в определенном смысле, находились вне моих личных переживаний. Я так и не сумел их по-настоящему переварить, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Перед внимательным читателем здесь будет зиять пробел, за который я признаю свою ответственность.

Но вместо этого все больше доминировал мотив семьи. К тому времени родительский дом, почти невольно, превратился в метафору для Германии. Название, выбранное мною осознанно и порой наталкивающееся на вопросительное противоречие, – меткое определение моей темы: я говорю не о пришедшем в негодность, разрушенном, разделенном доме – он разрушен из-за внутреннего гниения точно так же, как «поражение» Германии произошло не в 1945-м, а в 1933 году изнутри. Таким образом, глава «Реквием для Урсулы» – ключ ко всей теме. Она описывает биологическое саморастворение семьи, которое больше невозможно понять рационально, ее внутренний процесс распада, ее неосознанную предрасположенность к смерти. Мое представление о самом себе как о последнем, единственном, что, как я полагаю, заметно и в моих последующих книгах, идет именно оттуда. Оно меня так никогда и не покинуло, оно все еще составляет характерную особенность моей личности. Разумеется, тут подходят и более приятные, более продуктивные слова: последние свободны. Сейчас я живу этой самой свободой.