Разрыв. Этот длинный, длинный день

- Я тоже уже старый человек. Пожалуй, буду даже гораздо постарше чем вы, генерал, - кивнул он в сторону напрягшегося Иванова, - а потому начну издалека, вы уж простите старческую словоохотливость. Я родился в декабре 41-го в простой крестьянской семье казачьей станицы Елизаветинской, что под Ростовом-на-Дону. Был я единственным сыном у своих родителей. Повестка в военкомат пришла через неделю после их свадьбы, и отец почти сразу угодил в жернова советско-финской кампании, с которой вернулся домой только в конце февраля 41-го, провалявшимся в госпиталях около года. А через четыре месяца и Великая Отечественная подоспела, на которую он ушел добровольцем, хоть и был комиссован, да так и не вернулся. Пропал без вести уже в самом конце войны, при штурме Зееловских высот в апреле месяце. Вы люди военные, сами понимаете, что пропасть без вести в наступательной операции это хуже чем при отступлении. Там хоть какая-то надежда есть на то, что попал в плен. Маме было 18, когда она выходила замуж, отцу на год больше. Всей их совместной семейной жизни было меньше полугода. И из нажитого у них были только я и письма - маленькие треугольнички. Много писем. Они занимали почти половину сундука, в котором мама хранила все свое невеликое богатство. Сколько себя помню - любимым ее занятием в редкие свободные часы было чтение этих писем. Она была очень красивой женщиной, а замуж вторично так и не вышла, хоть и звали многие. Все рвалась в Восточную Германию, чтобы побывать в тех местах, где отец сложил голову, да так и не получилось. Сначала было нельзя, хоть ГДР и была социалистической, а все же, как ни крути - заграница. Раньше с этим строго было. А когда настали более свободные времена, то уже я не мог, так как начал заниматься закрытой тематикой, а без сопровождения ее опять бы не пустили. Уже в восьмидесятые, когда можно было почти все и вся, появилась возможность съездить на места боев, но опять - не судьба. Отнялись у мамы ноги, ковыляла только по дому, да и то, кое-как. Я сам тогда съездил и привез оттуда горсть земли. К тому времени я ее уже к себе в Москву забрал, а до этого все сопротивлялась. Так она эту горсть в холщевом мешочке за божницей хранила, к старости-то даже комсомольцы в Бога начинают верить. Говорила мне не раз: "Как де помру, ты мне, Игорюша, его в домовину положи, хоть так с Коленькой соединюсь". Потом поймете, почему я это вам все рассказываю. Я на протяжении всей своей жизни только тем и занимался, что создавал оружие для нашей Родины. И чтобы 22 июня никогда больше не повторилось. Годы шли. Опасности для страны возрастали и множились. Возрастало и множилось наше оружие. Я его делал, с коллегами, но все, как-то не особо вдумываясь в философию вопроса. Все как-то опосредованно. Излучения, мегатонны, вторичные последствия... Все это не затрагивало ни мой мозг, ни мою душу. И вот, в начале 90-х, попал я с делегацией на международный форум по разоружению, проходивший в японской Хиросиме. Как и положено, культурную программу нам организовали в соответствие с тематикой собрания. И эпицентр ядерного взрыва посетили, и венок к памятнику жертвам возложили. Все честь по чести. И тут гид и говорит: "Прошу обратить ваше внимание вот еще на этот невольный экспонат". И указывает рукой на кусок от стены разрушенного дома. А там, как углем прорисованный контур человеческого тела. "Это, - говорит, - тень от световой вспышки погибшего человека. Тело мгновенно испарилось, а тень - осталась". И вот только там, возле этой стены я начал осознавать по-настоящему, весь ужас произошедшего. И вдруг вспомнил отца, которого никогда не видел. И тут меня, словно обухом шибануло. От него ведь тоже, только письма остались, вроде этой самой тени. Начал я с тех пор задумываться над всем этим. Потом, вон, Алексея Сергеевича, подключил к своим задумкам. Вы, генерал, не в обиду будь вам сказано, смотрите на нас - гражданских однобоко и свысока. Будто мы, витая в своих научных эмпириях, ничего не смыслим в происходящем вокруг нас. И напрасно, скажу вам. Вы тут нас чуть ли не поджигателями войны рисуете, да-да, не отмахивайтесь, а ведь не мы это начали. Гонка вооружений - ровесница человечества. Если бы мы зимой 42-го не приняли решение начать проектирование атомного оружия, то где бы мы были с вами сейчас? Если бы вообще были, в чем я сильно сомневаюсь. Наши противники никогда не комплексовали в отношении нас. И у них не дрогнула бы рука применить это оружие против нас в любой момент. Как не дрогнула рука толстого борова по фамилии Черчилль, когда он отдавал приказ о применении химического оружия в районе Архангельска в 18-м году. Мне, человеку гражданскому, даже как-то стыдно напоминать вам, военному, о том, что ядерное оружие является отнюдь не единственным средством массового поражения. Есть гораздо более страшные виды людского уничтожения, тихие и незаметные, но гораздо более эффективные по своей безжалостности, от которых не спасут никакие бункеры. Да, чего тут далеко ходить?! Вон, взять хотя бы пресловутый COVID-19. Почитайте-ка научные публикации. Уже ни для кого не секрет, что это ослабленный штамм боевого механо-вируса. Это называется - разведка боем. Поэтому, есть у нас ускоритель или нет, они все равно не прекратят попыток уничтожить нас любыми средствами. Мы мирные люди, и у нас нет планов по повышению выходной мощности ускорителя. Для обезоруживания противника достаточно и этой. Мы вот с Алексеем Сергеевичем трудимся над отражением ядерной угрозы, наши коллеги из НИЦЭМа противостоят вирусной напасти, специалисты из Новосибирского номерного института ломают головы над защитой от возможных химических атак. И так по всем фронтам мы держим оборону. Мы - не поджигатели гонки вооружений, мы лишь отвечаем на вызовы, брошенные нам. Мы - успокоители качки на гигантском океаническом лайнере под названием Земля. И не наша вина в том, что выковывая щит для нашей страны, мы, случайным образом отковали еще и меч для нее. А хотите, я вообще выскажу крамольную мысль для гражданского человека?!