Разрыв во времени

– Попался, который кусался. Казино не одобряет мухлеж, кроме тех случаев, когда мухлюет оно само.

Паст резко обернулся к Ксено.

– Здесь не казино.

– Нет? Чем вы тут промышляете, Паст? Наркотики? Женщины? Несовершеннолетние девочки? Мальчики? Хотя нет, были бы мальчики, я бы знал.

– Ты совсем головой повернулся? – сказал Зель.

– По-моему, вам лучше уйти, – сказал Паст.

Ксено не сдвинулся с места. Его длинные пальцы напоминают паучьи лапки, подумала Пердита, наблюдая за тем, как они перебегают вверх-вниз по стакану с виски. Как паук, ползающий по стеклу.

Ксено сказал:

– Вы выкупили этот бар у мафии. Я кое-что знаю о здешней жизни. В то время я сам жил здесь, в городе.

Паст с трудом сдерживал ярость.

– Да, раньше бар принадлежал мафии. И я его выкупил.

– От мафии не отделаешься так просто.

– Это верно, – кивнул Автолик.

– Замолчите, – сказал Кло. – Пердита, ты нас не оставишь на пару минут?

– Нет.

– Я попросил тебя уйти.

– Не хочешь, чтобы она узнала, как ее папа ведет дела? Ожерелье, которое она носит… Его не купить на доходы от рыбного супа и живой музыки в пятницу вечером.

– Это мамино ожерелье, – сказала Пердита.

– Ее мама умерла, – сказал Зель. – А ты грубый, пьяный, самовлюбленный дурак.

Кло поднялся из-за стола. Он был ростом с отца, но в два раза шире в плечах.

– Шел бы ты лесом, Псина, или как ты себя называешь. Тебе еще повезло. Будь тут у нас мафиозное заведение, ты бы уже лежал с пулей в башке.

– Как Тони Гонсалес, – сказал Ксено.

Тишина.

– Тони… Гонсалес… – проговорил Автолик. – Давно это было.

– Кто такой Тони Гонсалес?

– Тебя тогда и на свете не было, – сказал Автолик.

– Ее тогда и на свете не было, – медленно повторил Паст.

– У меня где-то есть вырезка из газеты. Вроде как часть местной истории.

– Что за вырезка? – спросил Кло.

– Их ведь так и не поймали, да? Тех, кто его застрелил.

– Их не поймали, – сказал Ксено.

– Они уехали на «БМВ» мексиканца, который тот взял напрокат, а потом сбросили машину с Медвежьего моста. В ту ночь был дождь и гроза. Лило так, словно Господь нам послал повторение потопа.

– Словно Господь нам послал… – повторил Паст механическим голосом.

– Мне позвонили, чтобы я забрал разбитую тачку – я тогда в основном занимался утилизацией, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Пистолет, из которого застрелили того мексиканца… он так и валялся в машине, когда я ее забирал. Полиция так и не выяснила, куда делась еще одна пуля. Всего шесть. Две достались мексиканцу. Три остались в обойме.

– Может быть, они стреляли и промахнулись, – сказал Кло.

– Да, может быть. Там был свидетель, санитар из больницы. Сказал, что видел машину с лопнувшей шиной и двух мужиков, менявших колесо под дождем, словно в каком-нибудь фильме-нуар. Но их тоже не нашли, тех двоих. Господи, точно. Теперь я вспоминаю. Недели две-три в новостях только об этом и говорили.

Ксено вылил себе в стакан весь оставшийся виски.

– Это меня искал Тони Гонсалес.

Тишина.

– Он вез ТЕБЕ деньги и… – начал было Кло, но умолк, так и не договорив. Паст поднялся на ноги. Он стоял, чуть пошатываясь. Его лицо исказилось. Кажется, он пытался что-то сказать… что-то, что так и не будет сказано… и пытался отойти от стола, который оставался на месте, или это сам Паст оставался на месте. Он двигался и говорил… не двигался… не говорил.

– Папа?

Паст упал, словно рухнувший мир.

– Папа? Папа!

Кло принялся легонько бить его по щекам. Вокруг уже собирались люди.

– Звоните в «скорую»! ЗВОНИТЕ В «СКОРУЮ»!

Ночь раскрутилась спиралью, как это бывает в те ночи и дни, когда у тебя похищают время. В те дни и ночи, когда грабят машину по дороге домой, убивают водителя и пассажиров и бросают разбитый автомобиль под дождем.

Ты продвигался по жизни сквозь свои дни и ночи, а потом тебя остановили. Ты думал об ужине или о том, что пора идти спать. Ты не думал о смерти и о потерях. А теперь стало темно, и вода прибывает, и ты пытаешься выбраться, пока не поздно, но уже поздно, потому что то время, когда времени было достаточно, уже вышло. Ты не знаешь, скоро ли будет утро, и стрелки часов в больничной палате ползут по кругу, как насекомое по стеклянной панели – ползет и ползет, пока не умирает.

Резиновая трубка присоединена к кардиомонитору. Маска у него на лице подает кислород из баллона. Его глаза закрыты. Он еще похож на себя, но его глаза закрыты. А потом входят люди в белых халатах и катят его койку по длинному больничному коридору, в лифт, вниз, в подвал, на МРТ, ночные дежурные, они скоро отправятся по домам, лягут спать, они – да, но не ты.

Что они написали стирающимся фломастером на белой доске над койкой? Фамилию врача, принявшего больного, время поступления и «запрещен пероральный прием лекарственных препаратов».

Куда ты ушел?

Она склонилась над ним и поцеловала. Прямо в губы.

Его губы сухие, соленые, безответные. Это жизнь, это не сказка. Любовь его не разбудила.