Разум

Как-то раз из школы шла моя соседка, выпускница. (Значит, не лето, а май был.) Она тоже нагнулась под ветками — тут-то я и напугал ее, но сразу и влюбился. Позже, когда мы вместе ходили гулять и, наконец, сбылось то, о чем я мечтал с юности — ходить с девушкой в лес, на луга, — мы оба неотступно думали о том, что вечером вернемся под наш орех, где сможем без помех целоваться. Моя юная соседка не смела далеко отойти от дома — родители стерегли ее. Под орехом мы разговаривали до позднего вечера, но она то и дело убегала домой, показывалась родителям и снова возвращалась ко мне. И всякий раз чего-нибудь приносила: то немного черешни, то жвачку.

Соседка рассказывала в ученической тягучей манере разные школьные истории, а я соответственно — армейские. Каждый из нас рассказывал о своем, но нам казалось, что мы хорошо понимаем друг друга.

Это было не так уж давно: тому двадцать лет. Но теперь я вспоминаю, что за целый вечер по улице не проезжала ни одна машина. Нынче чуть ниже нашего дома стоит личный автомобиль, здоровенный, точно автобус. Да и у других домов не перечесть машин — чувствуешь себя не на деревенской улице, а в автопарке. Улица почти голая — деревья мешали проводам, — и по ней поминутно проносится мотоцикл.

Читал я в газете, что в одной деревне какой-то человек в каждую появлявшуюся на улице машину бросал камень. В газете об этом человеке писали без толики понимания — он в подпитии бросал камни. А вообще-то в газетах против автомобилизма пишется много, хотя радикальное вмешательство никому не по вкусу. И меня порой одолевает желание опрокинуть машину с тротуара в канаву. Это называют асоциальными причудами.

Уверившись, что язва не будет болеть, я поел и пошел посмотреть на скошенную траву. Не стану сгребать, решил я, так трава лучше удержит влагу для корней — быстрей новые побеги повылезут. Но, по совести говоря, мне и не хотелось ее сгребать. Жена, вернувшись от соседей, сообщила, что деньги ей не отдали — дескать, должны были вернуть тем, кто больше в них нуждается. Я представил себе, как это соседка сказала — она плохо говорит по-словацки. От нее я услыхал слово «жадать». Однажды, видя, как я пью воду, она спросила: «Жадаешь?»

Сходил я к тому месту, где похоронена Ирис, и снова задумался над своим сюжетом. Потом, войдя в дом, написал:

«Герой приезжает отдыхать и знакомится с курортом. Рассчитывает завязать отношения с одной девушкой, которую успевает приметить на станции. Он бреется и напевает».

Нет, не то. С чего бы ему напевать? И почему он должен увидеть эту девушку на станции, а не в доме отдыха? Пусть подойдет к ней тотчас, как только заметит ее, неважно — знаком с ней или нет.

Мы еще не представили нашего героя? Надо знать, кто он и что он. И должны ли быть в этом фильме женщины, любовь и всякие сердечные смуты?!

Почему обязательно любовь? Сделаю-ка фильм о ненависти, о человеке, который всех ненавидит. В любой дурацкой пьесе, везде кто-то с кем-то крутит любовь, везде и всюду во все отношения вплетаются женщины со своей сексуальностью и теориями жизни и смерти.

Куда приятней был бы фильм без этих проблем. Фильм о страшной нищете. О безумцах, ворах… но это уже было и будет. Называлось это неореализмом.

В чешском журнале «Млады свет» я читал статью о тактике молодого человека, который стремится завоевать женщину. Статья была умно написана, но что-то в ней не устраивало меня. Было там такое:

«Иной раз, чисто экспериментально, могу обронить нечто интимное. Тем самым даю ей понять, что она интересует меня и что кое-что в ней ценю. Но не перебарщивать! Поток комплиментов казался бы неправдоподобным, и я выглядел бы салонным идиотом. Делаю это неприметно, как бы мимоходом».

И далее: