Разум и чувства и гады морские

— Все его поведение, — ответила Элинор, — от начала и до конца было построено на себялюбии. Эгоизм заставил его добиваться твоих чувств, а потом, когда он сам не смог остаться равнодушным, позволил ему тянуть с признаниями и в итоге вовсе уехать. Его интересовали лишь собственные удовольствия.

— Да, это правда. К моему счастью он никогда не стремился.

— Сейчас он сожалеет о содеянном, — продолжала Элинор. — Но почему? Потому что оказалось, что это ни к чему не привело. Он не стал счастливым. Его состояние теперь в порядке. Денежных затруднений он больше не испытывает и думает лишь о том, что его жена не столь мила, как ты. Но значит ли это, что он был бы счастлив, женившись на тебе? Тогда бы его терзали денежные затруднения, которые теперь, будучи разрешены, видятся ему ничтожными. С тобой он навсегда остался бы беден и, вполне вероятно, скоро начал бы ценить бессчетные удобства внушительного дохода и отсутствия долгов гораздо больше, нежели характер жены.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, — согласилась Марианна, — и ни о чем не жалею, кроме собственной глупости.

— Вернее, опрометчивости твоей матери, дитя мое, — вмешалась миссис Дэшвуд, наконец-то отвернувшись от окна, за которым голоса опять утихли. — Вот кто виноват!

Марианна не позволила ей продолжать, а Элинор, довольная, что каждая признала свои ошибки, поспешила вернуться к теме разговора, боясь, как бы воспоминания не поколебали спокойствия сестры.

— Я думаю, из всей этой истории можно сделать один вывод: причиной всех бед Уиллоби стало его первое преступление против добродетели, то, как он поступил с Элизой Уильямс. Оно являлось источником всех остальных, пусть и меньших, и привело к нынешнему его несчастью.

Марианна от всей души согласилась со словами сестры, а их матушку они побудили перечислить все невзгоды, постигшие полковника Брендона, и все его достоинства с теплом, какое могут породить лишь дружба вкупе с тайным умыслом. Однако ее дочь как будто ничего и не услышала.

В следующие два дня Элинор, как и предполагала, не заметила никакого улучшения в состоянии сестры, но пока та держалась с неизменной решимостью и пыталась оставаться спокойной и веселой, Элинор могла довериться целительным свойствам времени. С каждым днем гнойнички на коже Марианны затягивались, и прохладный (хотя и зловонный) морской ветер, завывавший за окнами Бартон-коттеджа, казалось, шел ей на пользу.

Элинор не терпелось узнать что-нибудь об Эдварде. Она ничего не слышала со дня гибели Подводной Станции ни о его планах, ни даже о его нынешнем местонахождении. Ввиду болезни Марианны она некоторое время переписывалась с братом, и в первом из писем Джона, в остальном касавшемся затянувшихся последствий экспериментов, проведенных над ним на Станции, в частности неутолимого желания питаться мотылем, было и такое предложение: «Мы ничего не знаем о злополучном Эдварде и не можем наводить справки на столь деликатную тему». Вот и все, что она сумела выяснить из этой переписки, поскольку в прочих письмах Джон его не упоминал. Однако долго оставаться в неведении ей не пришлось.

Однажды утром они послали своего слугу, Томаса, по делам в Экстер. В тот же вечер, обнося их последним кулинарным достижением миссис Дэшвуд — раковым пюре в черепе морской свиньи, — Томас сообщил:

— Полагаю, вам известно, сударыня, что мистер Феррарс женился.

Марианна вздрогнула, бросила взгляд на Элинор и, увидев, как та побледнела, забилась в истерическом припадке. Миссис Дэшвуд, тоже непроизвольно посмотревшая на Элинор, заметила ее бледность и поразилась, осознав истинную глубину ее страданий.

Мысли Элинор полыхали огнем, все ее нутро будто пульсировало от горя. Пятиконечный символ, этот ее алтарь боли, со словами слуги проявился в самом ярком своем воплощении, кружась и подрагивая перед ее мысленным взором.

— Ах! — вскрикнула она, схватившись обеими руками за голову. — Какая боль!..

Пусть она и хотела больше всего на свете расспросить слугу, голос ей не повиновался. Однако миссис Дэшвуд быстро взяла эту задачу на себя, и Элинор смогла получить все интересовавшие ее сведения без лишних усилий.

— Томас, кто вам сказал, что мистер Феррарс женился?

— Я сегодня, сударыня, сам его видел в Экстере, и женушку его тоже, мисс Стил бывшую.

Каждый раз, когда звучало это имя — мисс Стил, — боль возвращалась, казалось лишь приумножаемая повторениями.

— Их коляска как раз остановилась перед гостиницей «Новый Лондон». Я шел мимо и поднял глаза — вот и увидел, что это младшая мисс Стил.

Боль — ужасная боль! — стала почти невыносимой. Элинор собрала все силы, чтобы дослушать рассказ слуги и узнать, что сталось с Эдвардом.

— Вот я и снял шляпу, а она меня узнала, и подозвала, и справилась о вашем здоровье, сударыня, а также о здоровье барышень, особенно о Марианне, и наказала кланяться от нее и от мистера Феррарса.

— Так она сказала, что вышла замуж, Томас?

— Да, сударыня. Улыбнулась, да так и сказала: мол, не бывала в этих краях с тех пор, как сменила имя. Она всегда была барышня очень любезная и поговорить не прочь.