Разум и чувство

Пока эти мысли тягостной чередой сменяли одна другую, Элинор уже плакала больше о нем, чем о себе. Поддерживаемая убеждением, что ничем не заслужила постигшего ее несчастья, она утешала себя уверенностью, что Эдвард не совершил ни одного неблагородного поступка и, как прежде, достоин уважения. Даже в самые первые минуты после такого тяжелого удара она достаточно владела собой, чтобы не вызвать подозрений у матери и сестер. Это ей удалось довольно хорошо. А за обедом, состоявшимся спустя всего лишь два часа после того, как рухнули ее самые заветные надежды, никто уже не мог заподозрить, что у Элинор на душе лежит ужасная тяжесть. Элинор втайне оплакивала судьбу, разлучившую ее с предметом страсти, а Марианна перебирала в уме совершенства человека, сердце которого считала всецело своим и чье лицо ожидала увидеть в каждом проезжающем мимо дома экипаже. Необходимость скрывать от матери и Марианны доверенный ей секрет требовала от Элинор постоянной осторожности, но не усугубляла ее подавленности. Напротив, она даже находила некоторое облегчение в том, что могла уберечь их от столь безрадостной новости. Таким образом она оберегала и себя от выслушивания обвинений Эдварду, которые наверняка последовали бы от любящих ее близких и которых она бы уж точно не смогла вынести.

Она не сомневалась, что их советы и утешения не помогут, а нежность и сочувствие лишь усугубят ее страдания. Они могли только ослабить ее решимость не терять власти над собой. Один на один со своим горем она была сильнее, и поддержкой ей служил собственный здравый смысл. Она сохраняла твердость и выглядела настолько бодрой и оживленной, насколько это позволяла свежая рана в душе.

Разговор с Люси был крайне мучителен для нее, но тем не менее очень скоро ее охватило желание возобновить его, и тому было несколько причин. Элинор хотела вновь услышать подробности их помолвки, она стремилась понять, какие чувства Люси в действительности испытывала к Эдварду.

Ей было необходимо знать, есть ли хотя бы доля искренности в ее заверениях о любви и уважении к нему. А главное, она стремилась убедить Люси своей готовностью вернуться к обсуждению темы в том, что проявляемый ею интерес всего лишь дружеский. Элинор боялась, что своим невольным волнением во время утренней беседы могла пробудить некоторые сомнения. Представлялось вполне вероятным, что Люси готова и будет ревновать к ней. У Элинор не было сомнений, что Эдвард всегда высоко ценил ее и отзывался о ней с неизменными похвалами. Это следовало из слов Люси, а также из той поспешности, с которой та решилась доверить ей столь важную тайну лишь после очень непродолжительного знакомства. Даже шутливые намеки сэра Джона, должно быть, оказали некоторое влияние. Но пока Элинор в глубине души оставалась абсолютно уверена, что действительно любима Эдвардом, она не сомневалась, что Люси будет ревновать. И эта уверенность была для нее достаточным доказательством любви. По какой причине ее посвятили в столь важную тайну, если не для того, чтобы заявить о давних правах Люси на Эдварда и предложить тем самым избегать его в будущем?

Элинор не составило труда понять намерения соперницы. И хотя она твердо решила в соответствии со своими понятиями о долге и чести преодолеть свою привязанность к Эдварду и в дальнейшем видеться с ним как можно реже, она не могла отказать себе в утешительной попытке убедить Люси, что ее сердце ничуть не ранено. А поскольку удар был уже нанесен и ничего более мучительного Люси добавить не могла, Элинор не сомневалась, что сумеет выслушать повторение подробностей с невозмутимым спокойствием.

Но удобный случай представился не сразу, хотя Люси была, так же как и она сама, расположена продолжить разговор, надеясь извлечь из него какие-нибудь преимущества. Однако погода не располагала к прогулкам, во время которых было нетрудно уединиться от остальных. И несмотря на то, что они встречались практически через день, чаще в Бартон-Парке, но иногда и в коттедже, им ни разу не представилась возможность поговорить наедине. Такая мысль не приходила в голову ни сэру Джону, ни леди Мидлтон. Для общей беседы времени тоже почти не отводилось. Они встречались для того, чтобы есть, пить, развлекаться, играть в карты или во всевозможные шумные игры.