Разум и чувство

– Но я не могу этого сделать. Моя дорогая Марианна, тебе придется подождать. Это место не подходит для объяснений. Подожди хотя бы до завтра.

И все-таки Элинор с большим трудом удалось удержать сестру, которая рвалась сама бежать за ним. А убедить сестру взять себя в руки и подождать, сохраняя хотя бы видимость спокойствия, пока она сможет поговорить с ним в более уединенной обстановке, оказалось невозможным. Марианна продолжала изливать свою горечь тяжелыми вздохами и негромкими восклицаниями. Вскоре Элинор заметила, что Уиллоби покинул гостиную и направился к лестнице. Она сказала Марианне, что он уехал, и снова попросила ее успокоиться, здраво заметив, что сегодня вечером поговорить с ним вряд ли представится возможность. Марианна тут же послала сестру просить леди Мидлтон немедленно отвезти их домой, она чувствовала себя слишком несчастной, чтобы дальше оставаться здесь.

Леди Мидлтон, хотя партия роббера едва ли дошла до середины, была слишком хорошо воспитана, чтобы, услышав о недомогании Марианны, возразить против ее желания немедленно уехать. Она сразу же отдала карты приятельнице, и дамы уехали, как только была подана их карета. Поездка до Беркли-стрит прошла в полном молчании. Марианна страдала молча. Она была так расстроена, что даже не могла плакать. К счастью, миссис Дженнингс еще не вернулась, и они смогли сразу же подняться в свою комнату. Там с помощью нюхательной соли Марианна немного пришла в себя. Вскоре она разделась и легла. Было совершенно очевидно, что ей больше всего на свете хочется остаться одной, поэтому Элинор спустилась в гостиную. Пока она ожидала возвращения миссис Дженнингс, у нее было достаточно времени обдумать последние события.

Она не могла сомневаться, что между Уиллоби и Марианной существовала какая-то договоренность, правда, она не знала, можно ли это назвать помолвкой. Вместе с тем было совершенно очевидно, что Уиллоби это тяготит. Марианна, конечно, истолковывала все события в свою пользу. А Элинор ясно видела, что такое поведение нельзя было объяснить ни ошибкой, ни недоразумением. Объяснение могло быть только одно – чувства Уиллоби коренным образом изменились. Ее негодование было бы еще сильнее, если бы она не заметила некоторой растерянности, смущения Уиллоби, которые говорили, что он понимает низость своего поведения. Именно это не давало ей поверить, что он настолько лишен всяких моральных принципов, что с самого начала лишь играл привязанностью ее сестры, не имея честных намерений. Разлука могла ослабить его чувство, или же обстоятельства потребовали, чтобы он с ним справился, но Элинор упрямо не хотела верить, что этого чувства не существовало изначально.

Она думала о Марианне, о страданиях, которые причинила ее несчастной сестре эта встреча, и о тех муках, которые она сулила ей в будущем. И эти мысли не приносили ей ничего, кроме глубокой тревоги.

Ее собственное положение представлялось ей несомненно более выигрышным. Пока она сохраняет уважение к Эдварду, у нее всегда есть опора, даже если в будущем они будут разлучены.

Ей казалось, что весь мир обратился против Марианны, стараясь сделать еще более тяжелым и так невыносимый удар – неизбежный и скорый разрыв с Уиллоби.

Глава 29

На следующее утро не успела горничная еще затопить камин в комнате, а солнце – набраться сил в холодное, хмурое январское утро, как Марианна, наполовину одетая, стояла на коленях на диване у окна, где было светлее. Она писала настолько быстро, насколько позволяли непрерывно льющиеся слезы. Элинор, разбуженная ее вздохами и всхлипами, некоторое время с тревогой наблюдала за ней, а затем сказала как можно нежнее:

– Марианна, могу я спросить…

– Нет, – ответила ее сестра, – не спрашивай ничего. Скоро ты все узнаешь.

Спокойствие, с которым это было произнесено, закончилось, едва она замолчала. Тут же к ней вернулось прежнее бурное горе. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла вернуться к письму. Частые рыдания, заставлявшие ее постоянно откладывать перо, подтвердили подозрения Элинор, что ее сестра в последний раз пишет Уиллоби.

Элинор оказывала сестре все знаки внимания, которые только были в ее силах. Она могла бы отвлечь ее и утешить, если бы сама Марианна в раздражении не умоляла бы ее молчать. В таких обстоятельствах для обеих было лучше не оставаться дольше в обществе друг друга. Мучительные сомнения заставили Марианну не только покинуть комнату, едва одевшись, но и просто бродить по дому, старательно избегая всех, в поисках одиночества и перемены мест.

За завтраком она ничего не ела и даже не пыталась есть. Однако Элинор не уговаривала ее, не выражала ни малейшего сочувствия и не смотрела на нее. Ее внимание было направлено на то, чтобы занять миссис Дженнингс и сосредоточить ее внимание на себе.