Разушенный мальчик (ЛП)

Он тянет меня за сосок, и я задыхаюсь от его ладони, глаза распахиваются, я все еще пытаюсь отдернуть его руку, но это невозможно. Под моими пальцами прогибаются мышцы и сухожилия, и я понимаю, что не могу бороться с ним таким образом. Мой брат — гребаный зверь.

Я поднимаю ногу, готовая топнуть ногой, как он учил меня на уроках самообороны, когда снова сверкает молния, озаряя гущу леса ярким фиолетовым светом.

Я опускаю ногу, мой рот открывается, пульс учащается.

Джеремайя проводит рукой по другой груди, разминая мою плоть, но замечает мою дрожь и останавливается.

— Сид, — шепчет он. — Детка…

— Джеремайя.

На этот раз он убирает руку от моего рта, и на этот раз мои пальцы не обхватывают его запястье, чтобы удержать его. Вместо этого я крепко прижимаюсь к нему, когда его руки обхватывают меня, чтобы защитить. Потому что это была не галлюцинация.

Это была та же фигура в капюшоне, которую я видела в первый раз. Та, которую я приняла за своего брата.

— Что случилось, детка? — спрашивает он, в его голосе сквозит беспокойство.

Я делаю дрожащий вдох, чувствуя головокружение от страха, и шепчу: — Здесь кто-то с нами.

И я не могу не задаться вопросом… Это он?

Глава 2

Согласно моей фамилии, я обожаю гребаный дождь. Грозы, молнии, я могу часами смотреть на грозу, если она мне позволит. Но когда я отворачиваюсь от стекла, которое тянется от одного конца гостиной до другого, я вижу самую изменчивую грозу, которую я когда-либо видел в своей жизни, сидящую на краю кожаного дивана и прижавшуюся к нему под белым полотенцем.

Сид дрожит, ее каштановые волосы, потемневшие от дождя, прилипли к голове. Ей двадцать один год, и с тех пор, как она была маленькой, я слежу за ней, как погонщик за бурей, приближаясь все ближе, даже когда она представляет чертову опасность для того, что, как я думал, я потерял все эти годы назад. Моему сердцу.

Ее серебряные глаза встречаются с моими, когда она поднимает взгляд, ее бледно-розовые губы разошлись, когда она смотрит на меня. Ее идеальный нос слегка вздернут, и я вижу, как с его кончика стекает капелька воды.

— Ты видел что-нибудь на камерах? — спрашивает она, рассеянно вытирая нос. Ее хриплый голос такой чертовски чувственный, что это возбуждает само по себе.

Я провожу рукой по мокрым волосам, затем сую их обратно в карман, пересекая каменный пол гостиной, чтобы встать перед ней.

Она отшатывается назад от моего приближения, и я закатываю глаза, сажусь на черный кофейный столик и слышу, как он стонет подо мной.

— Нет, — говорю я ей, затем поворачиваю голову к окну. Из него открывается вид на бассейн, который сейчас заливает дождь, а за ним — лес, окружающий этот дом. Все еще в Александрии, но вдали от центра города, это идеальное место для укрытия.

Идеальное, за исключением того, что Сид Рейн — цель многих влиятельных людей, и если она не научится слушаться меня, ее убьют.

Если она это сделает, мне больше не для чего будет жить. Однажды я сказал ей, что не смогу жить без нее. Она даже не представляет, как сильно я это чувствовал.

— Они все еще ищут.

Мои люди, включая Николаса, там с фонариками, основательно промокшие. Я плачу им достаточно, чтобы это того стоило.

Мои глаза встречаются с глазами Сид, когда она зажимает губу между зубами, и я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не застонать. Три недели она была здесь, и три недели я пытался дать ей свободу.

Но я ни с кем не спал с тех пор, как бросил Бруклин ради Сид, и моя рука уже не выдерживает.

Она нужна мне. Она всегда была мне нужна, и она была у меня во всех отношениях, кроме одного. Почти, но это не считается. И вспоминая ту ночь, когда я заставил его смотреть… Я чувствую, как на меня накатывает волна тошноты, но я отталкиваю ее. Прочь.

Мои глаза находят ее сухую хлопковую майку под полотенцем, ее черные шорты для сна и босые ноги, ногти на ногах без лака. Мы оба переоделись, когда пришли в дом, и я отправил своих парней, но сейчас мне хочется, чтобы она снова была в той одежде для бега, которую я чуть не срезал с нее. Меня поражает, насколько она привыкла к моему дерьму.

Мы идеально подходим друг другу, если бы только она вбила это в свою гребаную голову.

— Ты больше не можешь так поступать, детка, — говорю я ей мягко, даже когда ее глаза сужаются на мои. Я знаю, что ей не нравится, когда ей говорят, что делать, но она научится любить это. Со временем. Это для ее же блага.

Я наклоняюсь вперед, мое колено ударяется о ее колено, а мои руки находят ее бедро, обводя пальцами ее ногу. Ее мышцы подгибаются подо мной, кожа мягкая и гладкая, и кажется, что она может встать и увеличить расстояние между нами, но ее горло перехватывает, когда она видит мои пальцы на своей бледной коже, и она замирает.

Я провожу большим пальцем круги по ее колену, задерживаясь на длинных ресницах, которые почти касаются ее скул, пока она смотрит на мою руку.

Я избегаю смотреть на маленький шрам над ее бровью. Я спрашивал ее об этом. Я уверен, что она мне солгала.