Развалины часовни

Фигу! Ознакомившись с текстом целиком, главный редактор, очевидно, пришел в ужас и поставил меня в бессрочную очередь, как за бюджетной квартирой.

До свиданья, наш ласковый Мишка!

Я уже ни на кого не обижаюсь. Мне не нужна справка, в которой написано, что я писатель. Я не стремлюсь усесться на пыльную магазинную полку в один ряд с пушечным мясом трэша, чтобы сгинуть там в безвестности, но с осознанием, что меня кто-то напечатал. Сейчас стать популярным автором, оставаясь при этом автором хорошим, крайне сложно, и если даже тебе удастся подписать контракт и опубликовать пару вещей для штампованных «серий», то нужно, чтобы о тебе пошло что-нибудь по ТВ. Например, снять сериал — это вообще предел мечтаний. Иные схемы уже не работают. 15—20 человек в этой стране решили, что именно граждане хотят читать, слушать и смотреть. И нам с этим жить.

Мне нужен Читатель. И я его найду. Я продолжаю писать другие вещи, самые разные, и плевать я хотел на их серии, правила и законы жанров. А «Хроники Недоделкино» — это Знамя. Фига В Кармане. Плевок В Вечность. Называйте как хотите.

Если этот роман написан плохо (у вменяемого автора всегда остаются сомнения, а я, смею вас уверить, автор вменяемый), то и черт с ним. Если он написан хорошо и если он, что называется, «заходит» на читателя, то он себя рано или поздно продаст.

И меня заодно.

P.S. Одного мальчика в детстве не признали как художника. Он вырос и стал фюрером. Бережнее надо относится к талантам… Кажется, это из Шендеровича.

Шутка.

Рассказы. Миниатюры

Колыбельная для Маши

Он может спускаться

по каминным трубам,

а если камина нет, то есть прорезь для писем, а если и ее нет,

то всегда есть щель под дверью.

(Легенды о Санта-Клаусе)

Машеньке сегодня одиноко. Ей никто не хочет пожелать спокойной ночи, никто не торопится рассказать на ночь сказку или спеть песенку. Даже старый добрый Сон-старик куда-то улизнул, хотя и обещал, что всегда придет на помощь, если что-то случится. Болтун.

Машенька оттягивает краешек одеяла, приподнимается и выглядывает в окошко.

— Сон-старик, — зовет она. — Сон-стари-ик!

Тишина.

— Сон-старик, что мне приснится сегодня?

Молчание. Только скребутся по стеклу ветки облезлого тополя, и месяц грустно улыбается в небе. Больше никого и ничего.

Маша снова падает на подушку и смотрит в потолок. Если бы она умела говорить по-взрослому, если бы она владела всеми этими заумными оборотами, которыми пользуется папа, когда бывает в духе, то она сказала бы… Ух, она бы завернула такое, что они все вмиг позабыли бы о неотложных делах и обратили внимание на ребенка. Она сказала бы примерно так:

«Хоть кто-нибудь, мать вашу, поговорите со мной! Мне погано! Спросите у меня, как прошел день, какой сон мне приснился, как я к Ваське отношусь. Мне глубоко по барабану, чем вы занимаетесь. Ничего не знаю. Я хочу, чтобы у меня была нормальная семья. И не ругайтесь, черт бы вас побрал!!!».

Она бы сказала именно так, если б умела.

Кое-кто сегодня все-таки появился. Это была бабушка (она была еще нестарой женщиной, и когда шла по улице, на нее пялились нестарые мужчины). Обнаружив Машеньку бодрствующей, бабушка шагнула в комнату и присела на краешке кровати.

— И почему мы до сих пор не спим?

— Не знаю, ба. Чего-то не хочется. Расскажи мне сказку.

— Сказку? — Бабушка прокашлялась, сняла очки, протерла воротом халата запотевшие стекла и пробубнила: — От твоих сказок, Марья, у меня по ночам кошмары бывают. Ты мне лучше ответь, почему ты сегодня так сильно плакала?

— Потому что нам в садике давали манную кашу невкусную, и я не смогла кушать, а воспитательница сказала, что я безмозговая девочка.

— Безмозглая.

— А?

— Надо говорить «безмозглая». Учись говорить правильно.

— Ладно. А потом воспитательница сказала, что у меня мама такая же и что папа — собака…

— Кобель, — поправила бабушка.

— … и еще она закрыла меня в кладовке с мышами и долго не выпускала, пока все ребята гуляли на участке. А еще она…

Девочка приготовилась заплакать. Ей хотелось рассказать, как воспитательница прошлась по ее попке грязным веником, а потом силой заставила выпить ненавистное кипяченое молоко, половину вылив ей за шиворот, — но слов уже не оставалось. Одни только слезинки, словно капли росы, скатывались по щекам.

— А про бабушку она что-нибудь говорила?

— Да… Про тебя она тоже говорила, только я таких слов еще не знаю.

— Ясно, — задумчиво протянула бабуля. — Дождется она у меня когда-нибудь, выдра.

— Что, ба?

— Ничего, золотко, это я просто сама с собой разговариваю.

— А почему?

— Потому что я уже большая.

— А-а-а… Ба, а можно я Сон-старику на воспитательницу пожалуюсь?

— Можно.

— А он сможет превратить ее в большого и страшного крокодила?

— Не знаю, наверно, сможет. Только нам Сон-старик не нужен. Вот завтра я поведу тебя в садик и тогда… Мало я эту выдру за космы таскала в молодости, ох, мало!