Туманообазная «рука» отогнула занавеску, и облако плавно влетело в комнату. Оно немного покружилось над кроваткой, то принимая обличье ушастого зайца, то превращаясь в огромного слона с длинным хоботом, похожим на шланг пылесоса, затем мягко опустилось вниз и устроилось в ногах у Машеньки.
— Сон-старик, — восхищенно проговорила девочка, — ты сегодня похож на котика.
Видение послушно приняло очертания пушистого кота, свернулось клубочком и замурлыкало.
— Котя, ты расскажешь мне сказку?
Облако махнуло хвостом.
— Ты будешь со мной, пока солнышко не встанет?
«Котя» промурлыкал и снова махнул хвостом.
— Ладно, — сказала Машенька, — тогда я буду спать.
Девочка поудобнее устроилась на подушке, подтянула одеяло до самого подбородка и закрыла глаза. Сегодня Сон-старик расскажет ей самую интересную свою сказку.
— Спокойно ночи, — сказала Машенька.
Облако громко мурлыкало, пока девочка не уснула. Оно лежало на кроватке всю ночь, и Машеньке снилось, что она гуляет по дивному лесу, населенному феями и говорящими зверушками. Каждый обитатель леса, ростом не больше плюшевой игрушки, протягивал ей свою лапу и почему-то поздравлял с днем рождения. Машеньке было очень весело. И легко.
Облако, лежащее на ее кроватке, растворилось и исчезло, едва первый луч утреннего солнца заглянул в комнату.
В осаде
Бабуля выглянула в окно. Покряхтела, пошамкала губами, почесала укушенную комаром правую щеку. Снова покряхтела.
— Стоят… — вдохнула она, — стоят ведь, хоть бы хны! Семей, что ли, нет ни у кого?!..
Она отвернулась от окна, прошла в угол избы, прислонилась к печке. Почему-то вспомнилась фраза о том, что если пожилого человека к печке прислонить, то он еще практически ничего, на что-нибудь сгодится… Ох, что-то не верится. От теплой печи бабуля становилась еще более квёлой и почти желеобразной — в таком состоянии она могла сгодиться разве что на холодец или наполнитель матраца. Не очень светлое будущее для тысячелетней карги, которую сам Кощей когда-то давно — еще до неприятности с яйцом — называл не иначе как «Моя маленькая бэйба».
Печка остывала, и раскочегарить ее было уже нечем. Двухнедельная блокада усадьбы «Курьи ножки» в самом сердце Вологодчины принесла свои плоды — дрова напрочь отсырели, уголь из сарая растащили добрые молодцы, что в осаде стоят, да и солярка вся ушла на заправку ихних же вездеходов. Днем эти ребятки митингуют, красуются перед телекамерами, негодуют и блещут эрудицией, а ночью, супостаты, халкают самогонку и тырят оставшееся бабулино добро.
— Я-га, у-хо-ди!!! Я-га, у-хо-ди!!! — донеслось со двора бодрое скандирование команды баскетболистов. Судя по мощности, они могли стоять и кричать еще целый месяц, если не больше, и мороз их не гнал обратно по теплым квартирам, и отсутствие реакции из-за окошек избы не остужало молодецкий пыл. Право слово, им бы кайло да лопату в руки, да на стройку какую-нибудь, чтобы пользу приносили. Ан нет — стоят уже какую неделю и орут, орут, орут. Вот, пожалуйста, сегодня им полевую кухню пригнали, кашу в котелках раздают, поди и водочки наливают. А иначе откуда силы у них — без водочки-то?…
Бабуля в который уж раз вздохнула и присела на деревянную лавочку подле печи. Взгляд полуслепых глаз упал на газетную вырезку, валявшуюся на полу и завизированную громадным следом грязного сапога. Ее однажды принес Федяка Леший, уставший и по обыкновению злой, как собака. Он пробрался через кордон, предъявив этим самозваным таможенникам охранную грамоту от областного министерства культуры. Впрочем, пропустили его не сразу. «Небось у вас на Лысой горе целая канцелярия такие бумажки рисует?» — усомнился один из «баскетболистов», обнюхивая бумагу, но когда Федяка показал ему еще и партбилет в красной корочке, стражник не рискнул продолжать расспросы, снял с крючка конец веревки и, козырнув напоследок, пожелал хорошо провести время.
Так вот, газетная вырезка эта вогнала бабулю в такую непроходимую и дремучую тоску, по сравнению с которой ломка после издевательств Ивана-Царевича была просто легкой мигренью. Статья вопила:
Бабуля покачала головой.
— Вот ведь скажут, как в лужу, понимаешь… это самое…