Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии

Итак, процесс закончился 19 декабря. Но с 24 декабря по 6 января в рейхе по традиции не приводятся в исполнение смертные приговоры. Рождество. Гитлеровские палачи сентиментальны. В данном же случае не до сантиментов. Фюрер и его подручные не могут примириться с мыслью, что антифашисты увидят зарю нового года. 21 декабря Гитлер отказывает в помиловании приговоренным и генеральный прокурор отдает приказание подготовить к 22 декабря все для казни «особо опасных преступников». В полдень 21 декабря приговоренных переводят из гестаповских застенков в тюрьму Плетцензее. В трех десятках метров от камер смертников несколько плотников сооружают какое-то подобие виселицы. В рейхе применяли в основном гильотину. Поэтому гитлеровское нововведение заставляет срочно искать палача, умеющего обращаться с намыленной веревкой. Одновременно готовят гильотину. В камерах смертников антифашисты пишут последние письма своим родным и друзьям. Адам Кукхоф не отказывается побеседовать с тюремным капелланом. «Я не сожалею ни о чем, — спокойно говорит он ему. — Я умираю убежденным антифашистом». Балерина Ода Шоттмюллер говорит своим друзьям: «Ну и что? Я никогда не хотела стареть. Что хорошего в постепенном превращении в мумию?» Графиня Эрика фон Брокдорф в ответ на предложение тюремного священника Ома исповедоваться и принять перед смертью причастие, с улыбкой ответила: «Зачем, святой отец? Какое это имеет значение, если через несколько часов мое тело превратится в кусок мыла…»

Казнь назначена на 5 часов утра 22 декабря 1942 года. Всю ночь в камерах смертников горит свет. В четыре часа в Плетцензее приезжают представители военного трибунала, гестаповцы, эсэсовцы и прокурор Редер. В 4 часа 10 минут помощники палача, «ассистенты», как их здесь называют, совершают последний туалет приговоренных: обрезают им волосы вокруг шеи и переодевают в длинные серые рубашки. В 4 часа 45 минут подпольщиков выводят в коридор и выстраивают в две шеренги: мужчин и женщин отдельно. Колонна начинает двигаться к месту казни. Впереди ее спокойно идет Харро Шульце-Бойзен. Капеллан подходит к подпольщику со словами утешения. Харро улыбается и отрицательно качает головой. Потом наклоняется к уху священника и шепчет ему стихотворение, которое только что спрятал в своей камере:

Кто сказал, что веревка и топор
Самые убедительные аргументы?
Кто сказал, что сегодняшние судьи —
Это судьи Истории?
Она еще произнесет
Свой окончательный приговор…

Рядом с дверью, ведущей в помещение для казни, приоткрыта еще одна дверь — во двор, где на земле лежат сосновые гробы для еще живых людей. На крышках черной краской выведены их имена. Немецкий порядок… Председатель военного трибунала зачитывает приговор, Харро Шульце-Бойзен — первый. Он подходит к трем «господам» в черных костюмах, цилиндрах и белых перчатках. Спрашивает палачей: «Где?» Они кивают ему на черную занавесь. Харро должен пройти мимо гильотины. Здесь уже стоит корзина, в которую упадет позже голова его жены Либертас. Вместе с Шульце-Бойзеном идут Харнак и Коппи. На импровизированной виселице — горизонтальной свае — три крючка для мясных туш. На них висят три петли. Подпольщики отказываются от повязок на глаза и сами поднимаются на табуреты, которые «ассистенты» палача выбивают у них из-под ног…

Когда Либертас ведут на гильотину, еще будет качаться в петле труп ее мужа. Но она не успеет ничего осознать. Блестящий пятидесятикилограммовый топор упадет с трехметровой высоты, и белокурая голова Либертас скатится в корзину. Прокурор Редер срочно вызывает двух патологоанатомов, чтобы те вскрыли живот у обезглавленной женщины. Они скажут, что у Либертас нет следов беременности. «Значит, она врала, эта потаскуха, — цинично скажет прокурор. — Хотела спасти свою жизнь мнимым материнством…»

…Казнь окончена. Трупы подпольщиков укладывают в гробы. Подходит машина. Останки антифашистов увозят в неизвестном направлении.

От них, ставших уже легендой, остались письма, которые они писали в последний день, в последний час…

Харро Шульце-Бойзен (из письма родителям): «Пришло время проститься. Через несколько часов я расстанусь со своим земным «я». Я совершенно спокоен и прошу вас воспринять все с самообладанием. Сегодня, когда в мире совершается столько важных событий, одна угасшая жизнь значит не очень-то много. Все, что я делал, я делал по воле своего разума, по велению своего сердца, по собственному убеждению, и потому вы, мои родители, зная это, должны считать, что я действовал из самых лучших побуждений. Прошу вас об этом… Я не только надеюсь, я верю, что время смягчит ваше горе. А я, с моими отчасти еще смутными стремлениями и желаниями, был на этом свете всего лишь временным жильцом. Верьте же вместе со мною, что придет та справедливая пора, когда взойдет посев…