Разведка: лица и личности

Много накопилось разных бумаг… Сначала я сохранял их без какой-то определенной цели — просто жалко было выбрасывать интересные вырезки из газет и журналов, театральные афиши, проспекты, пригласительные билеты. Потом появился осознанный интерес к сохранению памяти о людях и событиях. С начала первой командировки в Египет стал вести картотеку на известных государственных и политических деятелей, писателей, журналистов, представителей мира искусства. Привык к этой работе, она оказалась очень полезной для служебных целей. Затем последовала арабская картотека, африканская и снова египетская. Потом я стал собирать письма родственников и друзей и теперь располагаю даже перепиской со старшим внуком Сережей и старшей внучкой Ксенией. Есть и письма шестилетнего Вадика и пятилетней Лерашки, которая выводила свои первые каракули, употребляя для написания слов, подобно арабам, только согласные буквы, упорно игнорируя гласные.

Теперь и внуки выросли и уже выбирают свой путь в жизни.

Есть в архивах и дневники, которые я пытался вести с 14-летнего возраста, и около сотни блокнотов, заполненных во время служебных командировок, кинопленки и видеопленки. Главное же мое богатство — фотоальбомы, их у меня тоже около сотни. Фотографировать я начал лет с десяти, когда крестная мать подарила мне восьмирублевый фотоаппарат, сделанный из картона, оклеенного дерматином. В аппарате, рассчитанном на фотопластинки размером 4,5 х 6 см, не было абсолютно никаких механизмов, и тем не менее он снимал! Для этого, правда, надо было проделывать сложные манипуляции: залезать в темный подвал, разрезать кремнем фотопластинку 6 х 9 см на две равные части, закладывать одну из них в фотоаппарат, выходить на свежий воздух, размещать аппарат на каком-либо устойчивом предмете, ставить перед ним людей, потом, сняв колпачок с объектива, произносить «айн, цвай, драй», закрывать объектив и снова спускаться в подвал, чтобы проявить пластинку. Самое удивительное, что, несмотря на войны, оккупации и эвакуации, несколько снимков, сделанных этой чудо-машиной, уцелело и хранится в моем первом фотоальбоме.

Самый древний документ в архиве — письмо моего деда по матери Петра Лукьяновича Слюсарева, датированное 1905 годом. Деда я никогда не видел, он умер от тифа в Гражданскую войну. Был он в современном понимании хозяйственником и состоял в должности заведующего складом на сахарном заводе Боткина (из известной в России семьи промышленников, врачей, писателей и художников) в поселке Ново-Таволжанка Шебекинского района Белгородской губернии. За свои заслуги на хозяйственном поприще дед даже получил звание «потомственного почетного гражданина», но писал, судя по упомянутому письму, с грубыми ошибками. Вообще с грамотностью в наших краях дело обстояло слабовато. У меня, например, хранится выданная моей матери в 1930 году Курской контрольно-семенной станцией невразумительно составленная (но зато снабженная штампом и печатью) характеристика. В ней утверждается, что она владеет латинским языком, которым и пользуется в работе. В действительности же мать могла разбирать названия семян, написанные по-латыни.

В поселке Ново-Таволжанка родились и моя мать Екатерина Петровна, и ее младшие брат и сестра. Все прочие члены семьи умерли рано, а маму, единственную из рода, судьба-хранительница избрала в качестве долгожительницы. Скончалась она тихо и спокойно в возрасте 95 лет. А в 90-летнем возрасте еще была бодрая и энергичная старушка. К этому ее юбилею я сделал подборку фотографий, начиная с младенческих лет и до глубокой старости, и теперь часто рассматриваю эти снимки. Вот девочка с куклой. Вот гимназистка. Вот высокая и стройная молодая женщина с милыми и мягкими чертами лица. А потом сразу — увядшая женщина. Войны, голодные годы, не очень счастливое и кратковременное замужество (отец умер в очередную, как говорилось в народе, голодовку 1931–1933 годов), страх за единственного сына, которого надо чем-то накормить и хоть во что-нибудь одеть. А потом, после войны, мама как бы законсервировалась и десятилетиями уже мало менялась, да и жизнь наладилась, и ей уже не надо было думать, где и как добыть хлеб насущный.