Разведка уходит в сумерки

Первой из протоки вышла лодка с группой прикрытия. С ней выдвигался и лейтенант Андрианов. Лодка бесшумно пересекла реку, мягко ткнулась в песчаный берег. Разведчики вскарабкались на крутой, в рост человека, берег.

Группа захвата все еще стояла в устье протоки, прикрываясь камышами. Сержант Дробот сидел на корме, багром удерживая лодку на месте — течение слабо покачивало ее. Дробот посматривал на своих затаившихся, повернувшихся в сторону вражеского берега подчиненных и старался угадать, как они поведут себя в этом необычном и для них и для него самого поиске. Все казались собранными и спокойными. Но Дробот по опыту знал, что это спокойствие обманчиво: когда ударят автоматы, когда начнется бой — а он мог начаться каждую минуту, — люди даже помимо своей воли могут утратить и спокойствие, и выдержку, и собранность. Сумеет ли он сдержать их, направить туда, куда потребует дело?

Рассуждая об этом, сержант подсознательно следил и за временем, стараясь скрыть тревогу и сомнения, неминуемые при неудачно начавшейся операции.

Но над передовой висела все та же мглистая, настороженная тишина. И Дробот тихонько скомандовал:

— Приготовиться… Двинули, — и оттолкнулся багром.

Под лодкой льдисто зазвенела вода. Звук прокатился и стал гаснуть. Тогда сержант толкнул посудину вторично — и с этой минуты все слилось для него в чередование льдистого звона черной, густой воды, толчков, шумных от напряжения выдохов.

Разведчики с выпрастанным и изготовленным оружием, неудобно прикорнув на бортах, смотрели в темноту и часто облизывали губы — у всех пересохло во рту.

И снова, как только лодка пристала к берегу, все пошло не так, как должно было пойти. Вероятно, потому, что каждому казалось, что на земле, пусть даже занятой врагом, было гораздо безопасней, чем на плаву. Люди забыли порядок высадки и стали выскакивать из лодки, кто как может.

Ругать их, восстанавливать заранее намеченный порядок было невозможно — поднимется шум. Дробот придержал только тех, кто был поближе, а передние спрыгивали вразнобой, как попало. Лодка качалась, в лицо летели брызги. Разведчик Потемкин не удержался на прибрежной наледи и ткнулся головой в берег, откинулся от удара в сторону и едва не свалился в воду, окунув правую руку. Он долго отряхивался и бурчал под нос. Но как раз это обстоятельство сняло напряжение, и последующие действия были точны и организованны.

Они не помогли. Когда группа захвата подползла к намеченному окопу, в нем был пулемет, были коробки с патронами и гранаты, но не было немцев. Как это ни удивительно, люди из группы захвата вроде даже обрадовались, что противника нет, особенно когда Дробот приказал доставить оружие на берег. Сержант почувствовал это, разозлился и, самостоятельно приняв решение, двинулся к траншеям.

Под локтями и коленями похрустывала ледяная корка. Хруст казался таким громким, таким предательским, что перед самыми траншеями не только разведчики, но и сержант были уверены — они открыты. Сейчас на них обрушится огонь, навалятся немцы — и тогда нужно будет отбиваться и, вероятно, умирать. Движение замедлилось. В памяти всплыл последний поиск, немецкие засады, и Дробот мучительно искал выход. Вокруг стояла тишина — ни говора, ни звона оружия, ни тарахтения моторов. Просто — тишина. Как будто здесь была не передовая, а обычный пустынный берег болотной речушки, подернутой предвесенним, пронзительным холодом, грустью, теменью.

Тишина эта слишком уж била по нервам. Вслушиваясь в нее, соображая, как вести себя, сержант почувствовал на себе недобрый, подстерегающий взгляд. Дробот оглянулся и увидел рядом с собой Хворостовина. Он смотрел не в сторону противника, как остальные, тоже охваченные тревогой неизвестности разведчики, а на сержанта. Смотрел неотрывно, почти в упор, и, как показалось Дроботу, не ожидающе, а осуждающе и, может быть, даже слегка насмешливо: дескать, что же ты, прославленный сержант, пузыри пускать начинаешь?

Дробот так привык к своему неоспоримому превосходству, которое давало ему право принимать решения и командовать людьми, что этот взгляд и то, что стояло за ним, поначалу обескуражили его, потом он разозлился: «Надо же, какой самонадеянный мальчишка. Ну-ну, посмотрим, что ты дальше сделаешь».

Злость, народившись, уже повела за собой сержанта, и он, сердито кивнув Валерке и жестом приказав остальным оставаться на месте, пополз к траншее. Пополз не так осторожно, как всегда, — теперь он не мог останавливаться и прислушиваться или прикидывать — есть ли мины или нет. Теперь его гнал осуждающий и слегка насмешливый, твердый взгляд холодных Валеркиных глаз. Но и в траншеях была тишина и пустота. Кое-где на брустверах, во врезных ячейках лежало оружие, а немцев не было. Нет, это явно не походило на ловушку. Было нечто другое, и, когда Дробот понял, что это, он, не сдерживаясь, выругался:

— Вот тебе и хваленая немецкая дисциплина, ага. Побросали посты и поперли греться.