Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

Я жил неподалеку от Курфюрстендамм, и там поблизости располагалась зенитная батарея. Мы находились на пятом этаже, и, когда она дала залп, вся наша квартира содрогнулась. К этому времени пушки стали слышны все громче и разрывы бомб вдалеке сотрясали землю. Я подошел к окну все еще в нерешительности, что делать, и внезапно увидел огромный бомбардировщик в перекрещенных лучах прожекторов. Самолет пытался уйти из света, но не мог. «Нам лучше спуститься вниз», — сказал я. И только я отвернулся от окна, как услышал вой падающей бомбы. Я крикнул жене, чтобы она легла на пол, но она шла в детскую, и, когда оказалась у ее двери, раздался ужасный грохот. Она упала на пол, а я отлетел к противоположной стене. Я услышал звон разбитого стекла и треск каменной кладки, а затем наступила полная тишина. Через мгновение в ночи раздались крики о помощи, потом голоса, раздающие команды, и топот множества ног. Я услышал хриплый голос жены: «С тобой все в порядке?» Я не знал, я все еще был оглушен. Она быстрее меня пришла в себя и по разбитым стеклам и обломкам кинулась в детскую. Я пошел за ней, немного пристыженный тем, насколько женщины реагируют быстрее в таких обстоятельствах. Она распахнула покореженную дверь, и там под покрывалом, серым от пыли, но целым, счастливой улыбкой встречал наш малыш свою мать. Ни окно, ни единый предмет мебели не остались целыми в этой комнате, а как раз над кроватью в стену вонзился зазубренный осколок бомбы. Мы с женой встали у кроватки на колени, и на мгновение наши глаза встретились.

Мы оба были настолько взбудоражены, что не слышали криков снизу: «Пятый этаж! Вы там чокнулись, что ли?! Выключите свет! Вы что, не слышите, что они еще летают вокруг?» Мы быстро погасили свет и спустились в подвал. Потом я вышел наружу, чтобы посмотреть, что случилось. Это было невероятное зрелище. В радиусе двухсот ярдов упали пять бомб. Одна из них попала в наш дом на уровне тротуара и вырвала всю левую сторону дома. По счастью, бомбоубежище находилось не там, иначе наша судьба была бы решена.

После сигнала «Отбой» мы с женой принялись убирать обломки. Я сделал нам кофе, и так мы сидели вместе до тех пор, пока мне не пора было уходить. Я встречался с Канарисом на утренней конной прогулке, и, когда я рассказал ему о ночном происшествии, он сильно разволновался — что было для него не характерно — и сурово отругал меня за то, что не ушел в подвал сразу же. В то утро наша конная прогулка была так себе.

Лишь за завтраком мы начали говорить о служебных делах. Мы обстоятельно обсудили военный потенциал японцев, и Канарис попросил меня прислать ему документы, имевшиеся у меня по этой теме, для его оценки. Он также спросил меня, передавал ли Гейдрих фюреру какой-либо материал, который укрепил бы его прояпонскую позицию.

«Нет, — ответил я, — насколько мне известно. Я знаю, что Гиммлер очень интересуется Японией и прилично знает ее историю. На самом деле еще перед войной с русскими он приказал некоторым курсантам СС изучать японский язык. У него был план послать сорок курсантов служить в японскую армию, а в нашей армии должны были служить сорок японских курсантов. Потом он собирался отправить двадцать наших — самых лучших — с какой-то разведывательной миссией на Дальний Восток. Он хотел, чтобы я изучил историю и религию Японии, структуру государства и влияние католической церкви в японских университетах».

Канарис смотрел на меня, широко раскрыв глаза. «И вы сумели уже все это сделать?» — спросил он. Я признался, что нет. «Этот интерес к японскому образу жизни быстро прекращается, когда дело доходит до так называемых расовых принципов», — добавил я с иронией.

«Что вы хотите сказать?» — спросил Канарис.

«Ну, здесь в посольстве Японии был сотрудник, который хотел жениться на немке. Гиммлер был против этого, как и Гитлер, разумеется; Риббентроп был за. Они несколько месяцев спорили на эту тему. Экспертам по расовым вопросам пришлось исписать гору бумаги, и в конце концов они нашли лазейку в законах о расовой принадлежности, которая позволила им пожениться».

Вдруг Канарис с притворной невинностью спросил: «А о чем вы говорили с вашим японским другом в Стокгольме?» Я был немного раздосадован и сказал, что с японцем не обсуждал ничего такого. Даже если бы я это сделал, он прекрасно знает, что я буду отрицать это. Вероятно, Канарис понял, что я не хочу обсуждать эту тему, и тем не менее он повел себя так, будто ему стало больно от моего отказа говорить об этом. «Но у вас же есть отличный доверенный агент, который работает на японцев. Вероятно, вы говорили с ним…»