Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

Указав на гроб, стоявший на церемониальном постаменте, и обращаясь к каждому начальнику департаментов по очереди, он устроил им по сути хорошую головомойку, с едкой иронией подчеркнув их характерные черты и недостатки. В конце настала моя очередь. Я взял себя в руки, чтобы выслушать все, что обо мне скажет Гиммлер, ожидая холодного душа его критики и в свой адрес тоже. Гиммлер, вероятно, заметил мои опасения. На его смертельно бледном лице появилась тень улыбки. Он какое-то время смотрел на меня, а затем, повернувшись больше к другим, чем ко мне, сказал: «Шелленберг руководит самым трудным участком, и он самый молодой из нас. Однако человек, лежащий сейчас в гробу, считал его подходящим для такой должности и отдал ее ему. Я тоже считаю его способным выполнять поставленные перед ним задачи. Более того, он неподкупен. Вы, господа, лучше всех знаете, какие трудности вы создаете на его пути. Вы недолюбливаете его, потому что он молод и не является старым членом национал-социалистической партии. Я не считаю, что есть какие-то оправдания вашим возражениям, и хочу дать ясно понять раз и навсегда, что решение по этому вопросу принимаю я, а не вы. Он является, так сказать, младшим сыном нашего руководящего корпуса, и поэтому я буду оказывать ему свою особую поддержку. Я говорю об этом открыто и в его присутствии, потому что это согласуется с намерениями вашего убитого начальника. И я считаю Шелленберга слишком умным, чтобы зазнаться из-за того, что я сказал. Напротив, я надеюсь, это послужит для него дальнейшим стимулом работать внимательно и усердно над поставленными перед ним задачами. Если кто-то желает высказаться по этому поводу, у него есть сейчас возможность это сделать…»

Воцарилась гнетущая тишина. Я был относительно спокоен до этого момента, но теперь я начал краснеть — еще сильнее по мере того, как Гиммлер снова поднял эту тему, сказав, что он хочет, чтобы я работал в тесном контакте с ним начиная с сегодняшнего дня, что ему нужны мои способности, и он выразил желание, чтобы я отчитывался перед ним так часто, как только возможно. Затем он довольно резко закончил эту встречу.

Вечером Гиммлер в сопровождении обергруппенфюрера СС Карла Вольфа снова собрал всех руководителей РСХА в кабинете Гейдриха. На этот раз он выступил с речью, в которой затронул главные этапы личной карьеры Гейдриха и указал начальникам департаментов РСХА на их обязательства перед памятью их погибшего шефа. Это должно было подвигнуть их показать себя с лучшей стороны в своей работе. Свою речь он закончил ссылкой на все возрастающую важность нашей работы за рубежом и выразил надежду на то, что все недостатки и пробелы в нашей работе будут преодолены, так как наши успехи в этой особой сфере все еще не могли сравниться с успехами британской разведки. Поэтому наш девиз должен был быть: «Главное — моя родина, права она или не права», а также общий девиз СС: «Верность — моя честь».

На мемориальной службе в рейхсканцелярии, которая предшествовала торжественному церемониалу похорон, с речами выступили Гитлер и Гиммлер. Это было чрезвычайно впечатляющее зрелище, которое в полной мере воздало должное дару Гиммлера устраивать пышные церемонии и драматические постановки. В своих выступлениях и Гитлер, и Гиммлер говорили о «человеке с железным сердцем». Я не мог отделаться от мысли, что со всеми министрами, госсекретарями, высокопоставленными партийными функционерами и скорбящими членами семьи все это напоминало картину эпохи Возрождения.

После того как гроб исчез в земле, я, к своему удивлению, заметил, что Канарис плачет, и, когда мы повернулись, чтобы уйти, он сказал мне голосом, сдавленным от чувств: «В конце концов, он был великим человеком. В нем я потерял друга».

Приблизительно через два месяца мы с Гиммлером стояли перед посмертной маской Гейдриха. Внезапно он сказал: «Да, как сказал фюрер на похоронах, он был поистине человеком с железным сердцем. И в зените его власти судьба намеренно забрала его». Его голос был абсолютно серьезен, и я не забуду одобряющий буддийский кивок, сопровождавший эти слова, в то время как его холодные глаза за стеклами пенсне вдруг сверкнули, как глаза василиска.

Спустя три месяца я ехал к Гиммлеру на доклад и заметил, что тот угол, в котором находилась маска, теперь пуст, и я спросил у него почему. Он уклончиво ответил: «Посмертные маски допустимы только в определенные моменты и в особых случаях либо как память, либо как пример».