Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

В это время, в августе 1942 г., наши данные показывали, что Сталин недоволен западными союзниками. То, что это дает реальную основу для заключения сделки, подтвердили японцы, так как, несмотря на наши небольшие неудачи на Восточном фронте, они все еще считали, что с Россией возможны переговоры о компромиссе.

В 1942 г. сложившаяся ситуация превратилась в стремление выиграть время. Англичане были слишком слабы, чтобы действовать в одиночку, и ждали прибытия американского стратегического вооружения. Сталин ждал не только поставок оружия, но и реального открытия второго фронта, который облегчил бы положение русских. Пока западные союзники откладывали свое вторжение — какие бы там ни были причины, — имелся хороший шанс на проведение переговоров о компромиссе. Превосходство Германии в силе в это время поставило ее в хорошее положение для торга с обеими сторонами. Поэтому было важно инициировать наши переговоры с Западом. Все возрастающее соперничество между державами-союзницами усилило бы нашу позицию. Однако такой план надо было претворять в жизнь очень осторожно, а в отношении России нам мешали прошлые попытки Японии выступить в роли посредника, так как мы могли бы вести переговоры более свободно, если бы нам не приходилось учитывать ее интересы.

Но было бесполезно рассматривать средства ведения переговоров до тех пор, пока наши собственные лидеры не пришли к убеждению в необходимости этих наших действий. Я был хорошо знаком с позицией Гитлера и Риббентропа, и именно последний был главным препятствием. К сожалению, его положение доверенного лица Гитлера было настолько прочным, что подорвать его было невозможно. Геринг был уже в большей или меньшей немилости. Оставался лишь один человек, имевший достаточные власть и влияние: Гиммлер. Конечно, тот факт, что я имел прямой доступ к нему, был важным моментом, так как после Гитлера он был — и оставался до самого конца — самым могущественным человеком во власти. По этим причинам я принял решение сначала использовать возможности своего положения при нем и сделать попытку разработать планы ведения переговоров. Но у меня по-прежнему было огромное количество рутинной работы.

В начале августа 1942 г. я должен был сделать свой обычный доклад Гиммлеру в Житомире на Украине, неподалеку от штаба Гитлера в Виннице. Гиммлер реквизировал для себя и своего штаба прекрасно расположенное военное офицерское училище. За два дня оно превратилось в полностью оснащенный полевой командный пункт, куда была проведена коротковолновая радио— и телефонная связь, чтобы он постоянно был на связи с самыми отдаленными территориями, оккупированными Германией. Все для его личных нужд также было обеспечено: там был даже теннисный корт. Каждый день Гиммлера возили в тяжелом штабном автомобиле по так называемому шоссе, которое связывало Житомир с Винницей, где Гиммлер каждый день проводил по нескольку часов с Гитлером.

Однажды утром он позвонил мне из Винницы. Сначала я разговаривал с его личным помощником — штандартенфюрером СС Брандтом, с которым я был в очень хороших отношениях. Брандт был невысокого роста невзрачным мужчиной, который в своей внешности и жестах копировал своего хозяина. Будучи ходячей справочной библиотекой, он был живой записной книжкой Гиммлера и самым трудолюбивым среди его окружения. Полагаю, что он был единственным человеком, которому Гиммлер полностью доверял.

Брандт начинал работать в семь часов утра независимо от того, в котором часу он лег спать накануне вечером. Ему было достаточно трех-четырех часов сна. После того как Гиммлер поднимался утром и умывался, к нему приходил Брандт с кипой бумаг и папок и, пока Гиммлер брился, читал ему самые важные документы из утренней почты. Все это он проделывал с величайшей серьезностью. Если были плохие вести, Брандт предварял их словами: «Прошу прощения, господин рейхсфюрер» — и предупрежденный таким образом Гиммлер на время прекращал бритье — предосторожность, чтобы не порезаться. Брандт, безусловно, занимал самое важное место. Он был глаза и уши своего хозяина, и то, как он представлял вопрос Гиммлеру, зачастую имело решающее значение.