Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

«Да, мой фюрер, — ответил я. — Я понимаю ход ваших мыслей. Но не следует забывать, что менталитет островного народа отличается от нашего. У них другие традиции и история, которые определяются историческими законами, наложенными на них их островным положением, вследствие которых они являются колониальной державой. У них островной образ жизни, у нас — континентальный, и, как следствие этого, мы сейчас являемся континентальной державой. Очень трудно примирить два совершенно разных национальных характера, возникших в результате этих различий. Англичане — упорные, неэмоциональные и безжалостные; не зря их называют Джон Буль. Такая война, как эта, когда она начинается, то похожа на лавину. А кто может попытаться рассчитать ход лавины?»

«Мой дорогой друг, — ответил Гитлер, — пусть это будет моя забота. И еще одно, — сказал он после паузы, — вы разговаривали с Риббентропом о голландской ноте в отношении офицера, который умер от ран? — Затем он обернулся к Гейдриху и начал смеяться. — Эти голландцы просто дураки. Если бы я был на их месте, я бы сидел тихо. Вместо этого они играют нам на руку своей нотой. И когда наступит время, я им отплачу. Они признают, что этот человек был офицером их Генерального штаба, и это доказывает, что это они, а не мы первыми нарушили нейтралитет».

Я сказал, что еще не разговаривал с Риббентропом. Снова наступила пауза. Затем Гитлер сказал Гиммлеру: «Я с вами должен обсудить еще несколько вопросов. — Он резко встал, поклонился всем за столом, а затем повернулся ко мне и Гейдриху: — Я хочу, чтобы вы тоже остались».

Мы вышли в соседнюю комнату, где вокруг камина были удобно расставлены большие кресла. По дороге Гиммлер сказал мне: «Вы точно большой болван, но фюрера это, по-видимому, позабавило». А Гейдрих добавил: «Дорогой друг, я не знал, что вы такой англофил. Это результат ваших контактов с Бестом и Стивенсом?» Я понял, что мне лучше держать себя в руках, я и так зашел слишком далеко.

В течение следующего часа Гитлер разговаривал только с Гиммлером. Он почти все это время стоял, раскачиваясь вперед-назад на каблуках, а Гиммлер стоял совсем рядом с ним, склонив лицо к Гитлеру с выражением сосредоточенного внимания. Я услышал, как один из адъютантов СС шепнул другому: «Посмотри на Хайни — через минуту он заползет старику прямо в ухо».

Гитлер пил чай с мятой, но для своих гостей он заказал шампанского. Когда он закончил свою беседу с Гиммлером, которую вел таким тихим голосом, что больше никто не мог ее слышать, Гитлер снова повернулся к остальной компании. Он заговорил о ВВС, нахваливая работу Геринга, а особенно то, что он использует опыт ветеранов, сидевших за штурвалом истребителей в Первую мировую войну. Затем стали обсуждать средства противовоздушной обороны, военное производство и другие вопросы, имевшие отношение к войне. Я добрался домой очень поздно совершенно обессиленный.

На следующий день по распоряжению Гитлера я присутствовал на встрече Гейдриха с Мюллером, который по-прежнему выглядел очень бледным и переутомленным. Он сказал нам, что всю ночь и утро три врача — специалиста в области психиатрии работали с Эльзером и до сих пор с ним работают. Ему делали инъекции первитина, но и под влиянием наркотика он не изменил своих показаний.

Мюллер также предоставил в распоряжение Эльзера всю мастерскую плотника. Там он работал несколько последних дней и почти закончил реконструкцию своей бомбы. Он также сделал деревянный столб, идентичный столбу в пивной, и продемонстрировал, как он прятал в нем бомбу. Гейдриха это чрезвычайно заинтересовало, поэтому мы пошли наверх в те комнаты, в которых содержали Эльзера.

Его я увидел впервые. Это был бледный человек небольшого роста с ясными яркими глазами и длинными черными волосами. У него был высокий лоб и сильные руки. Он выглядел как типичный высококвалифицированный мастер, и, действительно, работа, которую он выполнял, была в своем роде шедевром. Сначала он был очень робок и сдержан и, казалось, довольно напуган. Он отвечал на наши вопросы неохотно, говоря с сильным швабским акцентом и используя минимальное количество слов. И лишь когда мы начали задавать ему вопросы о его работе, хвалить ее искусность и точность, он вылез из своей раковины. Тогда он по-настоящему вернулся к жизни и пустился в долгие увлеченные объяснения проблем, связанных с созданием бомбы, и того, как он их решал. Слушать его было настолько интересно, что я совершенно забыл о зловещей цели, на достижение которой он направил все свое мастерство.