Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

Однако К. был человеком совершенно другого типа. Будучи стопроцентным поляком, он хранил невозмутимое славянское спокойствие, которое ничто не могло поколебать. Он был фанатичным националистом, и мои следователи ничего не смогли с ним поделать.

Информация, содержавшаяся в пакете, была поразительной: в нем лежала средних размеров почти новая щетка для одежды с серебряной задней частью и неоткрытый тюбик с зубной пастой. Однако задняя часть щетки была съемной, и в ней, скрытый в полости, мы нашли маленький алюминиевый цилиндрик, содержавший ленты микропленки. Мы с величайшей осторожностью открыли и тюбик с зубной пастой и обнаружили, что в нем также находится алюминиевый цилиндрик с микропленкой.

В общей сложности там находились десять микропленок, на которых — при увеличении — были три полные папки с информацией. В первой была информация об общей политической ситуации в Польше на оккупированных как нами, так и русскими территориях, которые, кстати, оказались гораздо хуже, чем мы. Донесение было написано частично на французском языке и частично на английском, но большая его часть была написана на польском, и эта часть, в которой содержался анализ психологических и практических ошибок обеих оккупационных властей, была чрезвычайно хорошо написана, и содержание было отлично разложено по полочкам. Мнение было вполне объективное, а не узконационалистическое. Такой отчет мог быть написан лишь благодаря хорошо организованной информационной службе и демонстрировал рамки подрывной деятельности польского движения Сопротивления, а также талант заговорщиков среди поляков.

Далее в отчете были изложены методы работы польского Сопротивления и его дальнейшие планы. Это было написано явно с целью обеспечения себя финансовой помощью со стороны разведок других стран. Судя по обстоятельствам, при которых эти материалы попали в наши руки, было ясно, что японцы использовали эту организацию и ее широкую информационную сеть.

Вторая часть донесения усиливала впечатление, полученное от первой части. В ней содержалась информация о численности и расположении немецких оккупационных войск — самые точные данные в численном выражении. Когда я показал это донесение офицерам в OKW (Высшее командование вооруженных сил Германии), они были поражены точностью этих цифр, правильных до самых точных деталей, таких как численность каждого батальона. В ней также были описаны планы и еще не введенные в действие меры, информация о которых могла быть получена не путем наблюдения, а только от немецких офицеров. Польские женщины, вероятно, провели среди них отличную работу.

На второй день расследования мой главный следователь доложил: «Я ничего не могу добиться от К., он ужасно упрям. Разрешите мне быть с ним пожестче».

«Об этом не может идти речи, мой дорогой друг, — ответил я. — Это всего лишь показывает, что ваши методы допроса не годятся. Грубое обращение на заставит его говорить. Оставьте эти методы господину Мюллеру и его банде. Я не хочу, чтобы эти методы здесь использовались. Я сам поговорю с К. Дайте мне переводчика, которого он еще не видел, чтобы он не сдерживался. Я дам вам возможность увидеть результаты моего допроса позже».

Должен признаться, что этот К. меня сильно заинтересовал. У нас было достаточно доказательств, чтобы осудить и казнить его, но это вряд ли улучшило бы ситуацию в Польше. Вскоре его привели в мой кабинет. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина с красивым лицом. Каждое его движение выдавало в нем польского офицера. Он знал, с кем он говорит, и обращался ко мне с большим уважением, но сдержанно. Его отношение ко мне слегка отличалось от его отношения к следователям. Я обращался к нему как к коллеге-офицеру. Я объяснил ему свою ситуацию и попросил его поставить себя на мое место: мои подчиненные не добиваются успеха, допрашивая его. Я запретил им применять насилие. Я хочу обращаться с ним как с коллегой-офицером и выражаю надежду, что он это ценит. «Вы, вероятно, сознаете свое положение, — сказал я. — Доказательств против вас вполне достаточно, чтобы осудить вас, а так как мы находимся в состоянии войны, то и казнить вас как шпиона. Я уверен, что вы учитывали эту возможность с самого начала. Я хотел бы, чтобы вы рассказали мне как можно больше о вашей организации, не подвергая при этом опасности ваших товарищей. Я допускаю, что если вы предпочтете хранить молчание, то мы не сможем продвинуться дальше. Предполагаю, что как курьер вы уже, вероятно, на несколько дней опоздали. Это само по себе послужит достаточным предупреждением для того, чтобы та часть движения Сопротивления, которая подвергается опасности, уже приняла необходимые защитные меры».

Он сухо признал, что все сказанное мною верно. Особенно последний пункт. Он опоздал на четыре дня, и защитные контрмеры в Варшаве вступили в силу автоматически спустя уже два дня.

Тут я был уже готов дать приказ увести его, но он спросил, не может ли он поговорить со мной еще минут десять. На самом деле эти десять минут превратились во много часов.