Что касается реальной и ложной тревог, то португальская полиция находилась в состоянии лихорадочной активности и возбуждения. Корабль несколько раз обыскали сверху донизу. Меры безопасности были удвоены, а затем еще раз удвоены; все способствовало тому, чтобы подтвердить мои донесения в Берлин о невозможности осуществить похищение.
В день отплытия герцога я находился в башне посольства Германии, откуда наблюдал за его кораблем в полевой бинокль. Корабль я видел так близко, что мне казалось, я могу почти коснуться его. Герцог и герцогиня в назначенное время взошли на борт, и я узнал сэра Монктона. Возникло какое-то напряжение по поводу ручной клади. Португальские полицейские в своем рвении настаивали и на его обыске тоже. Наконец корабль отдал концы и пошел к широкому устью реки Тежу. Я медленно возвратился домой. Эта глава была закрыта.
Оставался только вопрос о том, как меня примут в Берлине. Если бы я смог лично доложить обо всем Гитлеру, то я был уверен, что все будет нормально. Но если доклад будет делать Риббентроп, то у меня, вероятно, возникнут проблемы. Остаток дня я провел за составлением своей последней телеграммы в Берлин.
На следующий день, попрощавшись с друзьями, я поехал на машине из Лиссабона в Мадрид, а оттуда вылетел в Берлин и немедленно по прилете явился к Риббентропу. Он принял меня довольно холодно: выражение его лица было отстраненным, рукопожатие — формальным. Было видно, что он недоволен. Он коротко сказал: «Докладывайте, пожалуйста». Я сохранял спокойствие и говорил ровно; мой устный доклад очень точно следовал моим письменным донесениям, которые я отсылал из Лиссабона. Когда я закончил, он некоторое время смотрел перед собой, а затем сказал монотонным и уставшим голосом: «Фюрер тщательно изучил вашу последнюю телеграмму и попросил меня сказать вам, что, несмотря на свое разочарование исходом дела, он согласен с вашим решением и выражает свое одобрение ваших действий».
Я испытал огромное облегчение, услышав это, и должен признаться, что почувствовал огромное уважение и благодарность Гитлеру за его реакцию. Риббентроп, который явно действовал согласно указаниям, сменил тему, и в течение полутора часов мы в довольно свободной манере обсуждали общую ситуацию в Испании и Португалии. Очень осторожно я попытался довести до его сведения точку зрения посла фон Шторера, но Риббентроп тут же прервал меня, сердито сказав: «Жаль, что вы не оказали на фон Шторера давления, чтобы пробудить его от его летаргического сна. Мы сами знаем, что ситуация непростая, но для этого-то он и находится там — чтобы изменить ее».
Я попытался парировать: «Совершенно верно, однако чрезвычайно сложно изменить отношение человека в дискуссии и повлиять на него психологически, когда его отношение основывается на структурном развитии страны». Но Риббентроп не желал соглашаться, и я заметил, что он снова пытается оборвать обсуждение этого вопроса.
Риббентроп был своеобразным человеком. У меня сложилось сильное впечатление в тот день, что все в нем было заученным и неестественным, без малейших признаков спонтанности. Строгость выражения его лица, видимые усилия, которые он прилагал, чтобы улыбаться, искусственность его жестов — все это формировало впечатление, что человек надел маску, и мне было интересно, что на самом деле происходит за ней. Было совершенно невозможно вызвать в нем какие-то чувства или убедить логическими доводами. При попытке сделать это возникало ощущение, что он вообще не слушает собеседника. Возможно, это было следствием неуверенности в себе — страха, что он не сможет удержаться на своем посту и отстоять свою точку зрения. Я знал, что никогда не смогу установить настоящий контакт с этим человеком.
Днем я явился к Гейдриху. Он слушал спокойно, несколько раз кивнул и наконец сказал: «Довольно разочаровывающее дело. Прошу вас, постарайтесь не слишком тесно общаться с Риббентропом. У меня есть ощущение, что вы в первую очередь не должны были соглашаться на выполнение этого задания. Очевидно, вы с самого начала понимали, чем это, вероятно, закончится. Должен сказать, что вы выполнили его довольно благоразумно».
Глава 12
Польско-японский заговор