Развенчанная царевна

– Ну а теперь, братцы-товарищи, держитесь крепче: пойдет рукопашная! – кричал Ермак.

Это видели все, и пока враг был далеко, стрельцы бодрились, но когда рукопашная схватка стала неизбежной, уверенность заметно уменьшилась.

– И впрямь, прут как бараны,  – говорили бояре.

– Что, можно с такими воевать аль нет? – невольно усмехнулся Ермак.  – Да,  – продолжал он,  – рукам нынче достанется работы.

Татары были уже у самого вала, с бешеным криком бросились они взбираться на него.

Казаки встретили их пиками и саблями, многие татары попадали вниз, но на месте павшего тут же вставал новый враг.

Были мгновения, когда Ермак терялся,  – казалось, татары задавят своей численностью, сомнут горсточку храбрецов, и тогда подвиг его дружины, стоивший стольких усилий, погибнет…

Наконец казаки напрягли последние усилия, татары дрогнули и бросились бежать, вдогонку им снова полетели ядра и пули.

– Теперь, товарищи, в погоню.

И понеслись казаки вслед за татарами, но лес был хорошей защитой последним.

– Опять Кучумка утек, не дается, проклятый, в руки, да и только,  – с досадой ворчал Ермак, возвращаясь после погони.

Глава двадцать шестая Чует сердце

Немало работы выпало на долю казаков, когда пришлось убирать трупы врагов, зловонный запах стоял в воздухе, поэтому спешно закапывали убитых. Скоро высокие курганы возвышались вокруг Сибири, чтобы многие века напоминать потомкам об удальстве и молодечестве казаков и их атамана Ермака Тимофеевича.

С честью проводили казаки в последний путь и своих товарищей, с грустью шел за их гробами Ермак, и бог весть какие мысли роились в его поникшей голове.

Вспомнились, быть может, прежние ратные дела вместе с теми, которые теперь лежали в гробах и которые навеки останутся покоиться вдали от родины.

«Где-то мне придется сложить голову?» – думалось ему.

Где же, как не здесь? Не видать ему берегов родимой матушки-Волги, не вырваться ему больше из Сибири, здесь и сложить ему голову. Да и как вырвешься отсюда? На кого бросишь начатое дело? Уйди только, Кучум сейчас же завладеет Сибирью, а не для того он и поход затеял и с татарвою отчаянно дрался, чтобы погубить дело.

Поглядел он на кучку казаков, окружавших убитых товарищей, и невольно сжалось у него сердце. Все они были молодец к молодцу, только много ли их осталось? Нет и третьей доли того, сколько вышло от Строгановых; лежат и тлеют их кости по обширной Сибирской земле.

А там, дома, по родимым селам и станицам все небось ждут еще жены и дети своих кормильцев. Прежде, когда гуливали на Волге, нет-нет, а все заглянут на родину, все принесут кой-какой добычи, а теперь, поди, семьи в нужде, чай, с голоду помирают, ожидаючи добрых молодцев, не ведая того, что давно уже над этими молодцами лежит мерзлая сибирская земля и белеет глубокий снег.

Могила для казаков была вырыта общая, большая да глубокая, начали опускать в нее товарищей одного за другим… посыпались комья земли, никаких следов, кроме могильной насыпи, не осталось на земле от погибших в последней битве казаков.

Невеселые возвращались с похорон казаки, каждый был занят своей думой, быть может, манила их к себе родина, мерещилась семья, малые ребятишки…

Но всех пасмурнее был сам Ермак. Приходилось ему и прежде драться с татарами, драться еще и не так, как в последний раз; бывало, и прежде нелегко ему было при виде потери товарищей, но теперь как-то особенно тяжко на сердце, словно что нехорошее чует оно.

Взглянув на стрельцов с боярами во главе и увидев горсточку своих казаков, Ермак еще более затосковал.

«Что ни говори,  – думалось ему,  – а чужие для нас все эти люди, и выходит, что головы мы свои складывали да кровь проливали из-за чужих людей. Теперь вот нас один-другой, да и обчелся, а придет время, когда ни одного не останется здесь и будут всем владеть да распоряжаться вот эти самые бояре».

Он вздохнул и поплелся дальше.

«Одначе навестить надо того боярина, которого ранили»,  – решил он, заворачивая к одному из дворов.

Боярин лежал с обвязанной головой, сквозь повязку просачивалась кровь, он слегка стонал. Ермак тихо подошел к нему.

– Что, боярин, больно неможется? – с участием спросил он.

Тот открыл глаза и взглянул на вошедшего.

– Изрядно,  – слабо отвечал он,  – чуть, окаянный, головы пополам не разнес, попадись он мне в лапы, живого, кажись, не выпущу.

– Да и трудненько,  – усмехнулся Ермак.

– Что так? – с неудовольствием спросил боярин.

– Ты упал и не видал, значит, как ему самому раскроили голову, уж он теперь в земле лежит.

– Туда ему, окаянному, и дорога.

– Что ж, рано ль, поздно ль все там будем.

– Знаю, что будем, только всяк в свое время, не от поганой же татарской руки отправляться туда.

– В ратном деле нечего разбирать, от чьей руки свалишься.

– Нелегкая меня сюда занесла,  – проворчал боярин.

– Скажи на милость,  – заговорил Ермак,  – кто это тебе голову повязывал?

– А что?

– Да нешто так повязывают, этак ты и кровью изойдешь.

– Тут стрелец один, знахарем себя величает.

– А ты этого знахаря в шею, я тебе пришлю своего, тот тебя живо поднимет.

– Сделай милость, Ермак Тимофеевич.