Развязка петербургских тайн

— Григория убил управляющий князей Шадурских... — медленно, отделяя слово от слова сказа­ла Устинья.

— Хлебонасущенский! — выдохнула Анна. — Николай! Помнишь, я тебе рассказывала, как он набросился на Машу в «Ершах»... Он же в тюрьме! Ты не путаешь, Устинья?

— Нет.

— Значит, бежал или выпустили, — предполо­жил Николай. — Пожалуй, мне тоже следовало бы съездить в Петербург.

— Я с тобой, — сказала Анна.

— Вы, Устинья, можете жить у нас, — предло­жил Николай.

— Я себе в Петербурге жилье найду, — отказа­лась Устинья.

— Чего ж там... Дом, можно сказать, громад­ный... И топить все одно надо, — как бы сам себе сказал Степан, но все вдруг оглянулись на него, и он закряхтел, заохал, забормотал что-то по-стари­ковски.

— Я вас об одном прошу. Этот человек — мой, — повторила Устинья.

Дом Шпильце. Петербург.

Прямо с вокзала Хлебонасущенский отправил­ся с докладом к Амалии Потаповне. Вид у него был весьма потрепанный: двухдневная щетина, несве­жий воротничок, нечищеные ботинки... Сам исху­дал и осунулся. Все это генеральша заметила.

— Как съездили, Полиевкт Харлампиевич? — поинтересовалась она.

Она разговаривала с Хлебонасущенским стоя, и ему тоже пришлось стоять, хотя давалось это ему с огромным трудом.

— Слава Создателю, благополучно... Весьма бла­гополучно...

— Рассказывайте...

— Нет больше Чернявого.

— Вы уверены?

— Как же мне не быть уверенным? Вполне уве­рен, царствие ему небесное...

— Корнет? — спросила Шпильце.

Полиевкт Харлампиевич понял, что сейчас упа­дет, у него кружилась голова, а в ногах была мел­кая противная дрожь.

— Позвольте сесть, Амалия Потаповна... Что-то мне нехорошо...

— Садитесь, — смилостивилась генеральша. — Вам надо заботиться о своем здоровье... Мне не нравится ваш вид. Итак, это сделал корнет?

— Никак нет... Корнет изволил свести счеты с жизнью. Застрелился корнет. Грех совершил... Можно водички? — попросил Хлебонасущенский.

— Пейте на здоровье...

Полиевкт Харлампиевич дрожащими руками налил из графина в стакан воды, выпил... Ему по­легчало, головокружение прошло, дрожь в ногах прекратилась.

— Стало быть, вы Чернявого — сами?

— А что оставалось делать? — развел руками Хлебонасущенский. — Сам не понимаю, как смог... Со страху, наверное... Он ведь на меня напал, Ама­лия Потаповна... Убить хотел... Я — в состоянии защиты собственной жизни — его, так сказать... Исключительно спасая собственную жизнь...

— Понятно, — сказала Амалия Потаповна. — А вексель?

— Что — вексель? — не понял Хлебонасущен­ский. — Ах, вексель! Вексель я привез.

Полиевкт Харлампиевич полез в портфель, на­шел вексель и протянул его генеральше. Амалия Потаповна брезгливо взяла двумя пальцами век­сель и бросила его на стол.

— Вы понимаете, что натворили? — жестко спросила она. — На кой черт мне теперь нужен этот вексель! С кого я получу свои деньги! Поло­жительно, все задались целью меня разорить... Двадцать пять тысяч этому негодяю доктору, те­перь тридцать тысяч псу под хвост...

— Какому доктору? — спросил Хлебонасущен­ский.

— Не ваше дело! — грубо сказала Шпильце. Она в бессильной ярости забегала по кабине­ту. Неожиданно ее осенила какая-то идея.

— Вот что... Раз вы так топорно вели дело в Саратове, вам придется заплатить мне первоначаль­ную залоговую сумму. С вас — двадцать тысяч, до­рогой Полиевкт Харлампиевич...

— С меня?! — изумился Хлебонасущенский. — Ну, это уж, Амалия Потаповна, ни в какие воро­та... С какой стати я должен оплачивать долги по­койного корнета?! Это, извините, против всех пра­вил...

— Кто вас просил доводить его до самоубий­ства?! — снова повысила голос генеральша.

— Интересно вы рассуждаете... — огрызнулся Полиевкт Харлампиевич. — С чего вы взяли, что я его «доводил», как вы изволили выразиться. Я пе­редал ему ваши слова

точь-в-точь, слово в слово...

Полиевкт Харлампиевич почувствовал себя ос­корбленным до глубины души. На лице его засты­ло страдальчески-обиженное выражение.

— Прямо скажу, не ожидал от вас, Амалия По­таповна, такого вольта... Не ожидал... Думал, бла­годарность за тяжкие труды снискать... А вместо этого! Двадцать тысяч!

— Не согласны? — впрямую спросила генеральша.

— Тут и разговаривать не о чем...

— Хорошо. Не смею вас долее задерживать. Хлебонасущенский тяжело поднялся, пошел к выходу. В дверях остановился.

— Я, Амалия Потаповна, вот вам что на проща­ние сказать хочу... Я теперь вам больше Чернявого опасен. Мало ли что... Вдруг показания начну давать...

— Угрожаете, любезный? — неожиданно лас­ковым голосом спросила Шпильце.

— Никак нет... Я себе не враг... Я на тот случай, если со мной какое-нибудь несчастье произойдет, показания свои записал и одному стряпчему от­дал... Надежнейший человек... Сегодня к этим по­казаниям добавится отчетец о поездке в Саратов...

— Не боитесь такие вещи бумаге доверять?.. Не дай Бог попадет в чужие руки...

— Не попадет... — уверенно сказал Хлебона­сущенский. — Только в случае моей неожиданной смерти бумаги эти, надлежащим образом заверен­ные, лягут на стол следователя уголовной палаты Аристарха Петровича.