Развиртуализация. Часть первая

Жизнь, пульсирующая за дверью, имела для Андреева плоский схематичный вид. Иначе сложно отправлять людей на мероприятия, после которых они иногда перестают быть живыми. Тук–тук – квадратики, стрелочки, крестики. Тук–тук – справки из моргов, цифры гонораров, сдержанное признание посвященных и высокопоставленных.

У бессменного шефа «Клуба самоубийц» избирательная память и великолепный нюх. Поэтому он обеспечил процветание организации в сердце столицы. Поэтому его привлекают к решению щекотливых имперских задач (иных задач у государства всё меньше). Поэтому он нашел и выгреб из отстойников чиновничьего аппарата незаменимого помощника, свою правую руку и левое полушарие мозга[6] – Павлова Гену.

Сидящий напротив Гена легко угадывал, какое дело штудирует ОСА, и моментально реагировал на реплики. Павлов назубок знал разношерстную братию Клуба – волонтеров, сочувствующих, вступивших по убеждениям, из–за сердечных травм, ради заработка, острых ощущений.

– Савельев? – но Гена уже скептически качал головой. Андреев оторвал взгляд от экрана ноутбука, на котором всплывали емкие выкройки информации, посмотрел на Павлова и добавил. – Сам вижу. Образование – полный боекомплект. Здоров. Карьера складывается. Хлопонин–Прохоров–Потанин style. Семья… (ОСА присвистывает при виде метрик родителей). Психически устойчив. У нас большая редкость. Не подходит. Нам нужны отчаянно отчаянные. Дьявольски лихие. Нерациональные. Настоящие буйные малые, – процитировал он Высоцкого. – Вечно заряженные батарейки. И не фанатики, не либералы при этом.

Павлов вновь недовольно закряхтел:

– Вы опять голосить начнете, минхерц. Осмелюсь на упрямство – не могу никого советовать, пока не узнаю цель задания. Как можно что–то предлагать, если не знаешь – их завтра принесут в жертву Аль–Каиде или включат в бессмысленный медицинский эксперимент? Или подкладывать начнут под всякого – от Стросс-Кана[7] до Берлускони?

Конечно, Павлов передергивал. Эти намеки – отзвук недовольства от затянувшегося заседания над списками. Гена переживал, что не дал ни одного дельного совета. Для будущей акции необходимо как минимум двое – не подобрано ни одного из внушительного списка «Клуба».

Но это не повод роптать! Руки Андреева замерли над миниатюрной клавиатурой – даже Павлов не имел права бросаться здесь столь громкими замечаниями. Мимолетная пауза могла стоить двести тысяч рублей – премиальные Гены за каждую удачную операцию. Руки ожили ровно в то мгновение, когда шеф решил не делать выговор за недопустимые речи.

ОСА предпочел бы, чтобы и мыслей подобных не было.

В истории «Клуба» имелись неприятные червоточинки, о которых лучше не вспоминать. К примеру, двое ребят – Санек и Валек, которых передали террористам в качестве гарантии безопасности, или полеты Марьянова над вулканом Eyjafjallajokull[8] и Гримсвотн, или «группа семи», направленная на ликвидацию аварии на АЭС «Фукусима»[9], или девушка со славным именем Лига, пожертвованная вьетнамскому синдикату для медицинских экспериментов. Это были запутанные правительственные многоходовки. Кровавые, никем не замеченные раны в груди Андреева. Детали он предпочитал не знать. Решения по ним принимал не ОСА. Заказ поступал от людей повыше, благодаря которым «Клуб» процветал все эти годы.

К тому же Лига осталась жива. Почти.

ОСА спустил рукава мягкой клетчатой рубашки, скомандовал «пойдем, пройдемся, бюрократ» и первым вышел из своего бункера. Метрика Савельева навела на мысль, кого завербовать для следующего, важнейшего в истории Клуба Задания.

«Почему «важнейшего»? – Андреев впервые задал себе этот вопрос, сам и ответил. – Потому что наконец я сделаю то, ради чего создавался клуб – спасу миллионы людей, пожертвовав… Сколько их будет в это раз? Двое? Трое?».

ОСА решил подумать об этом позже.

Всплытие на поверхность ночной Москвы еще и для того, чтобы забыть о делах. У руководства Клуба неписаное правило – «деловые разговоры исключительно на рабочем месте». Не из–за боязни прослушки. Просто темы для обсуждения столь деликатные, что язык слушается и повинуется только в кабинете у шефа. Принимаемые там решения на свежем воздухе кажутся злодейскими и нереальными, если бы не сводки новостей, в которых иногда мелькали имена тех, кто чуть ранее беззаботно прохаживался по коридорам остоженской цитадели.

 

Раменки, Свеча плюс один, 57 часов до начала информационной войны

Тела Гриши и Шняги, с разбега взяв тридцатилетний рубеж, непоправимо деформировались – лишние складки, морщины, оплывающие контуры. Свеча горела на столе. И еще одна свеча горела.[10]