Развиртуализация. Часть первая

В Клубе Андреева всё складывалось иначе, по–взрослому – технологично и ответственно. От хрестоматийного общества осталась добрая воля участников и вывеска, чтобы посвященные подозревали все что угодно – поиск легкой, достойной смерти, пафос, забаву, максимализм. Лишь бы не связь с госорганами, не великодержавные замашки маскирующейся под трухлявый пень империи.

Периодически ОСА возрождал традиции – тогда самоубийцы тянули жребий. Поскольку каждая акция хорошо оплачивалась, торжественные и карточные стивенсовские ритуалы культивировались не из–за почитания или боязни смерти, а для привлечения новых впечатлительных волонтеров.

ОСА старался объективно оценивать степень риска для своих подопечных, всегда был откровенен и не брался за наиболее прибыльные дела со 100%–ной вероятностью смертельного исхода.

– Наши? – спросил он Гену, дернув подбородком в сторону троицы, тихо хлебавшую что–то в другом полутемном углу зала.

– Шпагин и К^о, – доложил Павлов, не сдержав гордости за свои кадры.

Шпагин – личность легендарная. В прошлом году он и его друзья–мизантропы отправились на шельф Северно–Ледовитого океана. Они проработали две недели под давлением 1,5 атмосферы. Они были молоды, поэтому выжили. Когда ребята вернулись из реанимационного центра в Липках, у каждого на счету числилось по 1,5 миллиона рублей. Миллион за каждую атмосферу.

ОСА уважительно относился ко всем присоединившимся к его организации, даже бездельникам–блоггерам из Народного фронта, но особенно ценил квалифицированные кадры. К сожалению, технологичные задания редко случались в текучке Клуба. В основном, процветала подёнщина с риском 5% – гримировка под Кадырова с последующими поездками по Москве и весям, перевозка налички в Сочи, Цхинвал и Минск, медицинские эксперименты с вакцинами против гриппа.

– Вуаля. Я знаю, кого выбрать. Осталось только прикинуть, в какую мясорубку эти счастливчики попадут, – рот ОСА перекосило, бугры на скулах разрослись как щеки у белки–летяги – это означало смущенную улыбку.

Павлов вгляделся в пасмурный лоб Андреева и, словно что–то прочитав там, пробормотал:

– Батюшки святы! Ты не знаешь, какую музыку заказали для наших гробов.

Шеф кивнул. За тринадцать лет существования Клуба Андреев впервые имел лишь смутные догадки, зачем жертвует своими лучшими волонтерами. Стратегическим резервом.

«Раньше такого не могло случиться. Видно наш «поезд в огне» еще и под откос идёт», – добавил бы Павлов, если бы не смотрел сейчас в глаза ОСА. Пожизненный шеф клуба не представлял, на какую смерть он собрался отправлять своих ребят.

 

Раменки, 56 часов до начала информационной войны

Как и многие они мечтали вытянуть счастливый столичный билет – проездной в счастье, без ограничения количества поездок, не вложив в это усилий, соразмерных чаемой награде.

На исходе прошлого тысячелетия Шняга гарантировала – «мы обязательно оседлаем нолики». Ноликами она называла первое десятилетие двадцать первого века. Набросить на них упряжь, приручить, казалось ей пустяковым делом.

Евгения Николаевна Кутялкину, в девичестве Женька Смирнова, получила великолепное образование, идеально владела русским, немецким, английским, легко сходилась с людьми, умела убеждать и руководить ими. Поклонники ходили толпами. Каждое неповторимое студенческое лето Шняга выбирала работодателей, предлагавших практику. Панорама возможностей будоражила воображение.

«Нолики» начисто обманули! Осечка следовала за осечкой. Две иностранные фирмы, которым Шняга посвятила свой стартовый пыл, свернули деятельность в России. Четырежды она начинала всё сначала. До девятого месяца беременности бегала на работу: с Ромкой в компанию по производству мороженного, с Сенькой – на машиностроительный завод.

Увы, она осталась в стороне от лестниц, лифтов и прочих подъемных элементов наверх. Все ее надежды и чаяния постепенно закольцевались на Грише. Теперь она жила его жизнью.

В отличие от Шняги, Кутялкин не имел радужных ожиданий. Не рвался на работу. Любую деятельность воспринимал как досадную нагрузку. Каждый новый человек мог стать для Гриши стрессом.

Кутялкин старался никого не подпускать к себе слишком близко. Если общался, то исключительно на расхожие темы, и тогда собеседники оставались похожими друг на друга безобидными голограммами. Как только к голограмме прирастало что–то личное, появлялось содержание, шероховатости, продольно–поперечный разрез, Гриша не понимал, что делать с «новым» человеком, терялся, часто вел себя неестественно, не вовремя молчал, невпопад улыбался. Потом мучился.

Гриша предпочитал не сближаться с новыми людьми. Ему вполне хватало жены, сыновей, родителей и двух друзей («дистанционных, латентных», как он сам их называл из–за того, что в основном они пребывали в отдалении от его ежедневных маршрутов).

Тем не менее, он не переставал плодить ошибки в общении и витиевато, но одновременно неуклонно поднимался по карьерной лестнице – петляя, иногда на месяцы, замирая на ней, иногда перескакивая через ступени.