Развитие эволюционных идей в биологии

В «Происхождении видов» Дарвин впервые обратил внимание на колоссальную внутривидовую изменчивость, с одной стороны, и на относительность границ между «разновидностью» (Дарвин пользовался этим расплывчатым и потому ныне не употребляемым понятием) и видом — с другой. В этом проявлялась преданность Дарвина, быть может бессознательная, лейбницевскому «закону непрерывности». Оказалось, что реально существующие в природе особи не идентичны полностью типовому экземпляру. Об это писал, в частности, в приведенном выше отрывке В. О. Ковалевский. Акцентирование внимания на условности границ между разновидностью и видом привело в последарвиновский период к тому, что все сколько-нибудь отклонявшиеся от типового музейного экземпляра вида (носителя платоновской «идеи») особи стали описываться как самостоятельные виды.

На смену широкой концепции линнеевского вида (он был назван в 1916 г. голландским генетиком Я. Лотси линнеоном) пришла узкая концепция некоего элементарного вида (жорданона, по Лотси, названного так в честь французского ботаника Алексиса Жордана (1814—1897), который смог выделить из одного линнеевского вида до 200 наследственно стойких форм, каждой из которых он придал видовой статус). Бесчисленное описание новых видов-жорданонов привело систематику рубежа XIX—XX веков к утере той дискретности между видами, которая реально существует в природе.

После периода торжества дарвинизма в 1860—1880-х годах развитие этого учения вышло на плато, и многие молодые биологи, вступавшие в науку в 80-х и 90-х годах и на рубеже нашего столетия, предпочитали искать новых путей в биологии — в цитологии, экспериментальной биологии и иных не классических для того времени областях биологии.

ЧАСТЬ III. ОТ НЕОДАРВИНИЗМА К СИНТЕТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ ЭВОЛЮЦИИ

Глава X. На перепутье

Конечно же, «экспериментаторы» и «описатели» существовали и в биологии XVIII в. — Бюффон был писателем, Линней описателем, а Спалланцани экспериментатором, однако это разделение больше зависело от вкусов тех или иных лиц, а не от разделения труда, вызванного различной инструментальной вооруженностью.

В последней трети XIX в. в биологии впервые наметились четкие границы между теми дисциплинами, для которых решающую ррль играет эксперимент, и теми, где основной методологический принцип — познание историчности на основе изучения сравнительного ряда форм. По сути дела, именно дарвинизм ввел исторический метод в биологии как метод познания (о чем так хорошо писал К. А. Тимирязев, а в недавнее время — Эрнст Майр).

С проникновением исторического метода в полевую и музейную биологию исчезла «описательная биология». Те, кто по сей день пытаются противопоставить современной экспериментальной биологии устаревшую описательную, демонстрируют невинность в понимании методологии науки. С момента «разделения труда» между экспериментальной и сравнительной биологией обе эти ветви кое-что приобрели, но кое-что и потеряли. Экспериментаторы потеряли биологичность, сравнительные биологи приобрели боязнь приборов, боязнь эксперимента.

Постановка задачи. Объект и метод в биологии

История биологии говорит о том, что прогресс в изучении жизни зависит от гармоничного сочетания трех факторов: 1) от идейности постановки задачи; 2) от выбора соответствующего этим задачам объекта исследования (под объектом в данном случае может подразумеваться и серия разных видов, родов и более высоких таксонов) и

3) от правильности выбора соответствующего этим задачам (причем не обязательно самого совершенного и наиболее дорогостоящего) методического арсенала. Лишь сочетание этих трех условий ведет к прогрессу биологии.

Первое поколение цитологов, экспериментальных эмбриологов, генетиков воспитывалось, как правило, в условиях старых университетов, кафедр, лабораторий, с их многолетними традициями, с длительными и фундаментальными большими практикумами. В число этих традиций в лучших лабораториях (например, в коллективе, группировавшемся вокруг Н. К. Кольцова, или в школе Н. И. Вавилова) входило понимание эвристической ценности поразительного разнообразия жизни на Земле и следовавшее отсюда стремление выбрать из этого огромного видового разнообразия наиболее удачные (хотя и не всегда наиболее легкодоступные) объекты исследования.

Работы, выполненные на случайном материале, из-за неудачного выбора объекта, из-за отсутствия настоящей постановки задачи создают лишь «информационный шум» в науке. Нередко приходится слышать, что случайные эксперименты или отдельные разрозненные описания затем могут стать кирпичиками новой системы знаний, что период накопления таких данных, полученных с помощью ультрасовременных для данного времени методов, сродни линнеевскому периоду в биологии. Такое сравнение не правомочно.