Развод по-французски

2. Перед лицом этой малоприятной перспективы Шарль-Анри отказывается от прежней безропотной позиции и обращается к своему адвокату мэтру Дуано. Тот извещает мэтра Бертрама, адвоката Рокси, что если мадам де Персан не согласится на нормальный, с половинным разделом имущества, развод, то Шарль-Анри не разрешит ей носить его имя и потребует опеки над детьми. Все понимают, что при слушании дела об опеке у Шарля-Анри будут определенные преимущества, проистекающие из единодушного общественного мнения, что дети должны принадлежать родителю-французу, и Рокси вынуждена была согласиться на «нормальный» вариант, но затаила горькую обиду за то, что ее перехитрили и предали. Французские дамы с площади Мобера и американки в женской секции Американского центра предупреждали ее, что этого следует ожидать.

— Всегда так, — с мрачным удовлетворением заметил мэтр Бертрам. — Начинают люди с согласия, а потом ожесточение.

L'endurcissement. Ожесточение. Может быть, это просто еще одно слово, обозначающее взросление или жизненный опыт. Какая-то англичанка за чаем у миссис Пейс сказала мне: «Француженки умные, но жесткие». Я понимаю, почему о них такое мнение. Англичанка гораздо мягче, добрее, чем стройные француженки с бесподобным макияжем. Они должны быть дьявольски расчетливы, чтобы каждый раз надевать другой шарфик. Им приходится быть расчетливыми, потому что во Франции суровые законы.

Развод с половинным разделом означает, что половина «Святой Урсулы» принадлежит Шарлю-Анри или что Рокси должна возместить ему половину стоимости картины.

Рокси рвала и метала. Она боялась позвонить Марджив и Честеру. Она строила фантастические планы: ложный взлом квартиры и похищение картины или отправка ее, свернутой в трубочку, по почте. Или попросить Тэмми де Бретвиль, когда она на Рождество поедет к себе домой в Портленд, штат Орегон, взять картину с собой.

Еще лучше, если картину увезу я, заявив, что она — моя. Рокси скажет, что ничего не могла поделать, Изабелла такая упрямая. Мне надо просто положить «Святую Урсулу» в чемодан и улететь ночным рейсом. Рокси даже ходила на Бон-Марше посмотреть подходящие чемоданы. Я сказала, что не хочу возвращаться в Калифорнию. Умолчав, почему не хочу. Как я теперь жалею, что не сделала этого! Но что бы это изменило?

Я не таскаю повсюду сумочку, подаренную Эдгаром, приберегаю ее для особо торжественных случаев и встреч с ним. Во-первых, я боюсь потерять ее, боюсь, что у меня ее выхватят. Во-вторых, из-за Рокси. Когда я, собираясь уйти, кладу в «келли» бумажник и прочие вещи, она сверлит ее глазами или отворачивается. Сумочка вызывает у нее раздражение и горечь, поэтому я не оставляю ее на виду. Она словно символизирует мою неверность по отношению к ней, тем более что я не говорю, откуда она у меня. Тайна мучила ее, как мучил Пандору закрытый сосуд, врученный ей богами. Мое молчание обижало Рокси, так как раньше я рассказывала ей обо всех своих приключениях, даже самых неприятных или страшных. К тому же сумочка символизировала мужскую неверность вообще и французов в частности. Рокси знала, что сумочку подарил француз, потому что только французы — и, может быть, японцы — знают лучшие фирмы и магазины — «Баккара», «Картье», «Гермес». Поскольку подарок был сделан не жене, она гадала, что Шарль-Анри подарил Магде, если вообще подарил, будучи современным человеком. Подарки женщинам — один из тех традиционных обычаев, который выродился в чисто формальный знак внимания, сузился до размера театрального билета или колечка.

Я отдаю себе отчет в том, что «келли» — это остаток материальной культуры прежних времен, когда у женщин была иная жизнь и, в представлении Рокси, сложившемся под влиянием романов — чьих? Золя? или Аниты Лус? — лучшая жизнь. В собственных глазах она была жертвой новых форм ущемления человеческого достоинства в женщине, на что я могла бы возразить, что она — такая же жертва старых форм ущемления женщин, заложница извечных эротических хотений мужчины, как и госпожа Юлий Цезарь или госпожа Марк Антоний — или мадам Эдгар Коссет. Конечно же, мадам Коссет существовала, и два сына в Авиньоне тоже.

Рокси злила перспектива самой кормить себя и детей. Ее недовольство своим положением росло с каждым днем, как рос ее живот, и росло досье, в котором собирались свидетельства ее совершенств и низменности натуры Шарля-Анри.

У нас с Эдгаром выработался определенный порядок. Мы встречались по вторникам и, если он не уезжал, по пятницам. Встречались днем, наслаждались любовью, а потом отправлялись ужинать или в театр. В Америке сначала был бы театр, а потом постель (влияние кальвинизма?), но днем лучше, потому что чувства еще не притупились, не кружится от вина голова и не клонит ко сну. В театре я не понимаю ни слова, только — ля-ля-ля и в конце d'ej`a[64] или n'est-ce pus?[65] Как будто под ухом проносится поезд и грохотом заглушает все звуки.