Развод. Жизнь с чистого листа (СИ)

15. Как настоящая семья

Я привык видеть боль. Более того, я привык эту боль причинять. И давно научился не пропускать человеческие страдания через себя. Если врач не очерствеет, он просто сломается. Выбирая эту профессию, я понимал, что смогу. Смогу сохранить холодную голову и быть выше эмоций. Как оказалось, эта установка работает ровно до того момента, пока больно не становится близкому.

Когда Нина успела стать мне настолько близкой? Что не только ее физическая боль, но и боль душевная стала рвать мне сердце. А может, просто ошибки, совершенные в прошлом, заставили меня смотреть не эту женщину другими глазами. Не только видеть, но и чувствовать, пропускать через себя и стремиться уберечь.

Почему я не уберег Олю? Наверное, потому, что только ее уход заставил меня осознать, что выхода нет только из могилы. Сказал человек, который привык видеть смерть… Странно, что осознание этой простой истинны пришло ко мне так поздно.

— Тут работы на полдня, не меньше, — почесав затылок, произносит монтажник. — Я же предупреждал, на заказ нужно делать.

— Некогда мне. Ставьте эту!

— Высоту проема увеличивать придется.

— Увеличивайте.

— Плюс три тысячи. А вообще нужно посмотреть, что там за материал. Если бетон армированный, то пятерка сверху.

— Ты издеваешься надо мной? Посмотри на этот дом. Его построили, когда о бетоне и армировке еще в помине известно не было.

— Еще хуже! Я начну стену долбить, а она рушиться начнет.

— Так! Дергай отсюда!

Чтобы я еще хоть раз нанял кого-нибудь по объявлению.

— Да ладно, ладно, — парень приступает к демонтажу старой двери.

И кто догадался поставить это на вход? Типичная фанера. Ее кулаком пробить можно.

Через десять минут старая дверь и обломки дверной коробки лежат около крыльца. Да… аккуратным этого товарища не назовешь.

— Ну что, сильно стену повредить придется?

Монтажник меряет рулеткой дверной проем.

— Нет, пару сантиметров буквально. Болгаркой подтешу. Металлическая коробка все закроет, даже видно почти не будет, — недовольно вздохнув произносит рабочий. Сожалеет, что доплата за дополнительную работу сорвалась.

В сотый раз задаю себе вопрос: «Зачем я это делаю?». Она ясно дала мне понять, что не желает продолжения. Что там за отношения такие? Большая половина жизни позади, а я так и не понял женщин. А может, просто не пытался их понять?

Принимать судьбоносные решения за операционным столом в тысячу раз легче, чем понять женскую сущность. Когда ты видишь, что конечность уже не спасти, что необратимые последствия уже наступили и ампутация неизбежна. Ты просто делаешь это и тем самым спасаешь человеческую жизнь. Почему в повседневной жизни, женщины так стремятся сохранить то, что умерло. То, что сожрала коварная гангрена. То, чего уже не вернуть.

Оля тоже пыталась сохранить то, что уже не вернуть. И не важно, кто стал причиной твоей личной драмы. Даже если этот человек произвел тебя на свет, но потом отнял жизнь твоего ребенка. Его нужно вычеркнуть из жизни, как бы тяжело это не было. Я так считал… Но она думала иначе. Почему в данном случае ампутация не помогла? А наоборот, отняла эту жизнь, за которую каждый врач так отчаянно борется.

Вот и Нина готова терпеть насилие со стороны человека, которого когда-то сама выбрала себе в мужья. Сама… А ведь Оля себе мать не выбирала.

Неужели такая любовь? Разве можно любить морального урода? А с другой стороны, чем я лучше? Ведь я даже хуже. Я никогда не поднял бы на женщину руку, зато методично бил женщину иначе. Так что на вопрос, кто из нас моральный урод, ответить не сложно. Мы оба…

Мне тяжело было смотреть на метания Оли, и я решил поступить самым простым способом. Решил не смотреть. Тем более, что ненависть к ее матери сожрала во мне почти все чувства.

И никто, кроме меня, не виноват. Это я, как твердолобое, узко мыслящее существо, убедил сам себя, что мне нужна именно такая женщина: хрупкая, домашняя, без лишних амбиций. Та, которая будет ночевать дома, готовить завтраки и ужины. Та, которая будет ждать меня с работы. Та, которая будет воспитывать моих детей, не перекидывая эту обязанность на других.

Все у нас с Олей было: и завтраки, и ужины, и домашний очаг. Только главного не случилось — того, ради кого люди создают семью. Я сам сломал свою женщину, доделал то, что не успел сделать ее самый родной человек. Поместил свою жену между молотом и наковальней, заставляя принять одну сторону. Я так хотел, чтобы эта сторона оказалось моей, но она оказалась ничьей.

Может быть, поэтому мне так тяжело смотреть на то, как ломают Нину. Нина — не Оля. Оля была совершенно другой. А на контрасте с Аленой она и вовсе казалась ненастоящей. Женственной, тонкой, изящной, манящей. Такой, к которой хочется приходить домой.