Разводящий еще не пришел (др. изд.)

Матвей Сидорович Околицын родился и вырос в Нагорном. На его глазах проложили сюда, к горам, железную дорогу, построили электростанцию. Тогда, накануне войны, поговаривали, что в многочисленных отрогах горного хребта обнаружили редкий металл, очень нужный для оборонной промышленности, что будет строиться завод. Начали строительство с рабочего поселка. Но тут подкатил тревожный 1941 год, и все заглохло. Потом началась стройка. Каждый день приезжают новые люди, а председателю одни хлопоты. От колхозного клина отрезали триста гектаров под строительство завода. Триста умножить на двадцать центнеров, получается — отняли шесть тысяч центнеров зерна. Да, а когда-то жилось вольготно, легче председательствовалось: землищи уйма, только распахивай да сей. А теперь вот нацелился Околицын распахать участок за старой греблей, и не вышло, запротивилась колхозная молодежь: как же вода, огороды, гуси, утки?.. Еще один сторонник водоема объявился. Водолазов! На общественных началах взялся верховодить бригадой землекопов, без трудодней. Точно при коммунизме. Сидел, сидел дома и нате — Сибирь-матушку решил благоустраивать. Эх, Михаил Сергеевич, не знаешь ты здешних условий. Уйдет вода под землю, как ушла прошлый раз, в тридцатом году. «Не смотри на жизнь однобоко!» Стал бы ты на мое место, не знаю, как бы зазвучала в твоих руках семиструнка. Опасается, совестится. Или уезжал бы от нас, бога ради, в Москву, что ли, или в Воронеж, как будто все туда норовят отставники. Чудной какой-то ты, полковник: из армии удрал, а тут шумишь, не навоевался, что ли, в войсках-то?

Мысли Околицына текли неровно, суматошно. Вчера на колхозном собрании крепко высекли за однобокость во взглядах на жизнь. Он не обижается, правильно критиковали.

Околицын остановился, чтобы взглянуть на старую греблю. На фоне выпавшего за ночь снега броско виднелись машины, суетившиеся возле них люди. Околицын даже приметил Водолазова, одетого в шинель и папаху. Возле него — маленькая женщина. Это, конечно, фельдшерица. «В такую рань подняла народ!» Околицын не сомневался, что это она постаралась увести на греблю полдеревни, учителя и те вышли. Но в глубине души был доволен, что так вот получилось: две землеройные машины и один бульдозер прислал Громов по просьбе Водолазова, — значит, не с голыми руками вышли колхозники.

Околицын ходил по дворам, отыскивал свободных людей и посылал их на подкрепление Водолазову. Он вошел во двор Сазоновых. С Дмитрием Дмитриевичем Сазоновым в молодости они были дружками, вместе ходили к девчатам. А теперь он, Околицын, — председатель, Дмитрич — ночной сторож, старается жить так, словно посторонний человек в колхозе. «А ведь деловой, подлец. Вон как отстроился». В хлопотах, в вечной занятости Матвей Сидорович и не заметил, как все это округлилось у Сазоновых. «Турну я его сейчас на греблю, пусть помогает Водолазову», — поднимаясь на веранду, рассудил Околицын.

— Мотя, каким ветром? — заулыбался Сазонов, встречая председателя.

— Здорово, Дмитрич. Ух ты, раздобрел! — ткнул кулаком в живот Околицын.

— Да что мы тут остановились, пойдем-ка в кухоньку.

Дмитрич поставил на стол тарелку с мочеными яблоками. Матвей Сидорович отнусил яблоко, нехотя пожевал, отодвинул тарелку.

— Живешь-то как?

— Не шибко, Мотя.

— Врешь!

— Да где уж мне обманывать. С виду вроде хорошо, не хуже других. А тут, — Сазонов постучал себя в грудь, — непорядок, Мотя. — Он перешел на шепот: — Старуха моя развод просит. Понимаешь?

Это было неожиданным для Околицына: его душил смех. Но Дмитрич сделал такое скорбное лицо, что Матвей Сидорович только руками развел:

— Да что она, сдурела?

— Выходит, что так. Баба, она до гроба остается бабой. Говорит: надоел ты мне, старый пень, и дня не хочу с тобой жить.

— Скандалите?

— Деремся, как петухи.

— Вот тебе и на! А все говорят, что у тебя тишь да гладь, да божья благодать...

— Это же со стороны, — поспешил возразить Дмитрич. — Со стороны смотреть, Мотя, все идет хорошо. Не зря говорится: чужая душа — потемки. — Он взял яблоко, покрутил в руках и положил на место. — Раз бабе шлея под хвост попала, ее ничем не ублажишь: она своего добьется. Не пойму, чем я перед ней провинился. Сегодня ушла на ферму и слова не сказала, будто чужой. Одним словом, война, Мотя, не на жизнь, а на смерть. А тут еще приемыш... Люблю я его, а помочь ничем не могу. Доктор, наш квартирант, взялся лечить...

«Хитрит он или правду говорит?» — подумал Матвей Сидорович и поинтересовался:

— Чем он его лечит?

— Заставляет ходить на лыжах, бегать вокруг двора, капли какие-то дает. Чудной какой-то лекарь. Книг у него тыща, и, видать, надолго поселился у меня.

— Может, и ненадолго. Армию-то сокращают, Дмитрич, —вдруг оживился Околицын. — А это значит, что больше средств пойдет в народное хозяйство. Да мы тогда враз построим коммунизм!