Разворот на восток

Самоходчики пытаются давить эту мерзость, но амбразур у этого долговременного оборонительного сооружения много, подступы увиты спиралями колючей проволоки, да гарнизон не меньше батальона – а потому дело продвигается туго. Тяжелые снаряды крошат старый бетон, во все стороны летят пыль и мелкие осколки, но японские пулеметчики закрывают обстреливаемые амбразуры бронированными заслонками и переходят на запасные позиции. К тому же в некоторых подземных капонирах вместо пулеметов установлены противотанковые пушки, пытающиеся подбить нашу артиллерийскую поддержку. В лоб этими мелкими пукалками тяжелую штурмовую самоходку не взять (когда этот УР строили, в природе существовали только легкие танки), но все равно стоять со сбитой гусеницей под вражеским огнем – приятного мало.

И вот по цепи сообщают: летят пикировщики. Передний край в таких случаях обозначают сигнальными шашками черного дыма, цель – красными ракетами и дымовыми минами из пехотных минометов, чтобы пилоты в кабинах видели, где враги, а где свои. Большие двухмоторные самолеты прилетают тройками, у каждой из которых своя цель. Головной краснозвездный бомбардировщик (кажется, это Туполев-второй, а не более субтильный Петляков) переворачивается через крыло и под вой сирены устремляется к земле. Кажется, что он падает прямо на наши позиции. Самые впечатлительные затыкают руками уши и закрывают глаза, но я продолжаю наблюдать – и вижу, как от самолета отделяется большая бомба и со свистом рушится вниз. Непроизвольно шепчу: «Спаси и сохрани, Царица Небесная!» Тяжкий удар об землю, ощущаемый всем распростертым на каменистой почве телом, после чего грохочет сокрушительный взрыв не меньше чем тонны тротила, от которого все вокруг подпрыгивает в воздух. Над гребнем холма взметывается столб дыма и пыли, вокруг меня, стуча, на землю падают комья смерзшегося грунта и куски бетона. Один такой больно бьет меня по ноге. Машинально думаю, что теперь, скорее всего, останется синяк, и в это время в пикирование входит второй самолет. Все повторяется сначала: вой сирены, пробирающий до костей, свист тяжелой бомбы и удар со взрывом – все это звучит более приглушенно, чем в первый раз, зато из всех явных и тайных амбразур выхлестнули струи огня, дыма и пыли. Ой-вей, как говорил в позапрошлой жизни один старый одесский еврей; кажется, вторая бомба, угодив точно в воронку от предшественницы, пробила ослабленный свод каземата и взорвалась внутри. Третий бомбардировщик не идет в атаку, а вместо того закладывает вираж, будто высматривая, чего еще там можно разбомбить, а это значит, что нам пора атаковать. И почти сразу же на японских позициях перед соседями справа так замечательно бумкнуло, что в небо взметнулся грибовидный клуб огня, а земля под ногами снова заходила ходуном. Похоже, что это накрыли подземный склад боеприпасов. Зеленую ракету в небо и – за Веру, Царя и Отечество… тьфу ты, за Родину и за красного императора Сталина – батальон, вперед, в атаку марш!

Узел обороны мы взяли – хоть и не без потерь, но и без того сверхнапряжения, когда после боя часть положено отводить с фронта на отдых и пополнение. Хотя мы и потеряли много хороших бойцов, но особенно страшного не было – Бог миловал. Несмотря на то, что отдельные казематы, где выстояли внутренние бронированные двери, продолжили отстреливаться с чисто самурайской яростью, общая система огня была разрушена, что позволило давить такие очаги сопротивления по отдельности. Начинали дело самоходчики, которые брали под обстрел оживающие амбразуры, потом в бой вступали огнеметчики, из мертвых пространств заливая врага липкими струями жидкого огня, а если не помогало и это, то саперы подрывали особо упорное сооружение мощными зарядами взрывчатки. Даже оказавшись в безнадежной ситуации, самураи дрались за своего микадо яростно: погибали, но не сдавались. За весь день у нас не было ни одного пленного, да и трупы в основном остались под руинами.