Развращённые

Догану в тот момент стало физически больно. В груди будто не хватало места для всех органов, в горле застрял ком. Непривычное чувство. А где-то там, в ядре его черной души, слабым огоньком зажглась надежда.

— Пусть… пусть заходит, — сказал он, а сам присел в ближе стоящее кресло. И плевать было, что Нерб увидит его в таком состоянии. Эмоции оказались слишком сильны, ящерр был на грани.

Он смирился! Он, пятая нога, смирился с тем, что она ушла навсегда! Через боль, через отрицание, но он таки смирился, и в чудеса не верил. Поэтому, когда чудо случилось — Доган не был способен в него поверить. Он знал, как будет тяжело, если надежда окажется обманом.

— Я жду её… здесь. Пусть… пусть зайдет…

Нерб смотрел на Догана с опаской, пытаясь понять, в порядке ли тот.

— Хорошо. Я приведу её. Но… не дави на неё.

— Ты мне будешь указывать?! Веди её сюда!

Нерб ушел, а Доган уставился в окно. Он просто не знал, чего ждать от разговора с этой женщиной.

Так не бывает, чтобы вольная лиса возвращалась к своему пленителю. Сердце, израненное, кровоточащее, кричало, что это очередная ловушка. Свободная лиса никогда не вернется к своему пленителю. Никогда!

Никогда?!

Когда она вернется, когда он её встретит

Она робко замерла у порога. Его сердце остановилось.

Сделала шаг вперед. Его сердце дрогнуло, осыпалось камнями. Дрогнули все цепи и заслоны.

— Здравствуй, Доган.

— Марлен…

Она показалась ему усталой, эта маленькая лисичка.

Он показался ей опасным, непонятным, способным на любую реакцию. И все же, она к нему пришла, к своему ящерру-врагу-любовнику.

— Почему ты здесь? — спросил мужчина.

В горле пересохло, ему хотелось сказать так много, но он не знал, что говорить.

— Потому что хочу поговорить.

Смотреть на неё ему почему-то оказалось больно. В груди рвалось, билось в тисках что-то до боли прекрасное и болезненное.

— Присаживайся, — сказал ящерр, указывая на диван.

Лисица посмотрела на диван, затем — снова на Догана. Вместо того, чтобы послушаться, сказала:

— Сядь, пожалуйста, в кресло.

Она подошла к нему, положила руки ему на плечи.

— Извини, что я так… резко.

— Это… это ничего, — поспешил заверить он, млея от ощущения её рук на его плечах.

— Присядь, пожалуйста, — повторила лисица, и мягко усадила его в кресло. — Вот так, теперь разговаривать будет проще, — и усмехнулась.

Он не понимал, что всё это значит, как реагировать. Лисица снова положила руки ему на плечи, но теперь она над ним возвышалась, и смотрела ему в глаза, сверху — вниз. Он был не против, лишь бы смотрела.

Её руки грели ему плечи. Какие мягкие приятные руки.

— Я еще ни разу не приходила в этот дом по собственной воле, — сказал женщина шепотом. — Представляешь, это — впервые.

Правильно, только шепотом, думал Доган, только так и нужно.

— Я не знал…

— Да… я понимаю… внимания не обращал.

В их словах и действиях проскальзывала робость. Плевать, что оба наломали дров, сейчас и он, и она робели от малейшего движения, слабейшего вздоха. Их нервы были натянуты, как тетива струны. Они были как дети в песочнице, которых тянуло к знакомству друг с другом, но природная стыдливость не давала проявить себя.

— Но сейчас ты пришла? Почему?

Она слегка провела пальчиками по его плечам. Догану от этого действия захотелось зажмуриться — так ему стало хорошо.

— Я помню твой взгляд, когда меня сжигали, — сказала лисица, поглаживая ящерру плечи.

— Так нужно было…

— Подожди, дай мне сказать. — Она вздохнула. — Я помню, как старалась поймать твой взгляд, в глаза заглянуть. Подумать только, я была уверена, что ты меня на казнь отправил, но всё пыталась тебе заглянуть в глаза. Разве это не странно?

Доган немного подумал.

— Пожалуй, странно…

— Мы оба — странные, Доган.

Он не понимал, о чем их разговор, но не желал его прекращать. Казалось, всё хорошо так, как есть, когда её руки — на его плечах. Только так и правильно.

— Марлен, почему ты здесь?

Она усмехнулась. Этой улыбки на лице своей лисицы Доган еще не разу не видел. Робость и доброта — такой ему показалась та улыбка. С ним Марлен бывала очень разной, но робкой — ни разу.

— Потому что… ты ведь думал, что я тебя убить хотела, но… ты не мне стал мстить. Почему?

— Для тебя это так важно?

— Очень, Доган. Я должна знать.

— Что это изменит? — спросил судья. Он знал, что именно это изменит.

— Я … Доган, пожалуйста, просто скажи, — взмолилась усталая лисица, — почему ты меня отпустил?

Он смтрел на неё — и не мог насмотреться.

— Потому что не хотел причинять тебе еще больше боли. К тому же… тебе ведь тоже было за что мне смерти желать. Я… не забыл, Марлен, как когда-то к тебе относился. Тебе было за что мне мстить. Я думал, что ты меня ненавидишь, и решил оступить.

— Но, — возразила женщина, — тот Доган, которого я знала, ни за что бы не поступил столь… он бы мстил, он бы наказывал. Ты же… ты позволил мне уйти.

— Позволил, — задумчиво повторил Доган, его руки потянулись к её рукам, сжали ладошки, что покоились на его плечах. — Я не желал тебе зла. Лисица, ты не понимаешь, как сильно я сожалею…