Разыскания истины

подразделений их, — и я уверен, вы никогда не вызовете в своем разуме иной идеи всех этих вещей, кроме идеи бытия и причины вообще.

Ибо вот что обыкновенно случается с философами. Они видят какое-нибудь новое явление, они вымышляют тотчас новую сущность, производящую его. Огонь греет, следовательно, в огне есть некоторая сущность, производящая это действие и отличная от вещества, составляющего огонь. А так как огню свойственно несколько различных действий, как-то: разделять тела, превращать их в пепел и стекло, сушить их, делать тверже, размягчать, расширять, очищать, освещать и т. д., то они щедро награждают огонь столькими же способностями или реальными свойствами, сколько различных явлений он может произвести.

Но если поразмыслить над всеми определениями, какие даются ими этим способностям, мы увидим, что это лишь логические определения и что они вызывают лишь идею бытия и причины вообще, которую разум относит к совершающемуся явлению; так что, изучив эти определения, не станешь ученее. Ибо из этого рода изучения извлекаешь только то, что воображаешь, будто знаешь лучше других то, что, во всяком случае, знаешь гораздо хуже, не только потому, что допускаешь множество сущностей, которых никогда не было, но еще и потому, что, будучи предубежденным, делаешься неспособным понять, как возможно, чтобы одно вещество, как например вещество огня, сталкиваясь с телами различно устроенными, производило в них все те различные явления, которые, как мы видим, производит огонь.

Для всякого, кто хоть немного читал, очевидно, что почти все научные сочинения, а особенно те, которые говорят о физике, медицине, химии и о всех отдельных вещах природы, полны рассуждений, основанных на первичных и вторичных свойствах, как-то: притягательные, задерживающие, содействующие, противодействующие и т. п., — на свойствах, которые они называют тайными, — на специфических свойствах и на многих других сущностях, выводимых людьми из общей идеи бытия и из идеи причины явления, наблюдаемого ими. Это может произойти, мне кажется, лишь по причине той легкости, с какою людям дается идея бытия вообще, всегда присущая их разуму в силу непосредственного присутствия того, кто содержит в себе всякое бытие.

Если бы обыкновенные философы довольствовались тем, что излагали бы физику просто, как логику, дающую термины, пригодные, чтобы говорить о естественных предметах, и если бы они оставили в покое тех, кто связывает с этими терминами отчетливые и частные идеи, желая сделать себя понятным, то ничего нельзя было бы возразить против их образа действий. Но они хотят сами объяснять природу своими общими и абстрактными идеями, как будто природа абстрактна; и они безусловно требуют, чтобы физика их учителя, Аристотеля, была бы настоящей физи-

294

кой, объясняющей сущность вещей, а не просто логикой, хотя в ней нет ничего годного, кроме некоторых определений, весьма туманных, и нескольких терминов, столь общих, что они могут быть употребляемы во всякого рода философии. Наконец, они столь пристрастны ко всем этим мнимым сущностям и этим смутным и неопределенным идеям, которые сами собою возникают в их разуме, что они не способны остановиться достаточно долго на рассмотрении реальных идей вещей и признать их основательность и очевидность. И это и есть причина их крайнего невежества относительно истинных принципов физики. Считаю нужным подтвердить это на примере.

II. Философы достаточно согласны, что сущностью какой-нибудь

вещи должно считать то, что первым познается в этой вещи, что неотделимо от нее и от чего зависят все свойства, присущие ей.' Стало быть, чтобы найти, в чем состоит сущность материи, надо рассмотреть все свойства, присущие ей или содержащиеся в нашей идее о ней, как-то: твердость, мягкость, жидкое состояние, движение, покой, фигура, делимость, проницаемость и протяженность, — и прежде всего посмотреть, какой из всех этих атрибутов не может быть отделен от нее. Так как жидкое состояние, твердость, мягкость, движение и покой могут быть отделены от материи, потому что есть многие тела, не представляющие собой жидкостей, не имеющие твердости или мягкости, не находящиеся в движении или, наконец, не находящиеся в покое, то ясно, следовательно, что все эти

атрибуты для нее вовсе не существенны.

Но остаются еще четыре, которые мы мыслим нераздельными от материи, именно: фигура, делимость, непроницаемость и протяженность. Следовательно, чтобы узнать, какой атрибут должен быть принят за сущность, не следует более пытаться отделять их от материи, но только рассмотреть, какой будет первым и не предполагает другого. Легко признать, что фигура, делимость и непроницаемость предполагают протяженность, протяженность же ничего не предполагает; но раз дана она, даны и делимость, и непроницаемость, и фигура. Следовательно, должно заключить, что протяженность есть сущность материи, если предположить, что материя имеет только те атрибуты, о которых мы говорили сейчас, или им подобные, и я думаю, что никто не может усомниться в этом, если

серьезно над этим подумать.