Разыскания истины

Большое движение жизненных духов, а следовательно, сильная страсть сопровождает всегда чувственную идею величия, а небольшое движение жизненных духов и, следовательно, слабая страсть сопровождает также чувственную идею ничтожества, и потому мы сильно прилежим и тратим много времени на изучение всего, что возбуждает чувственную идею величия, и пренебрегаем всем, что дает лишь чувственную идею ничтожества. Громадные тела, например, вращающиеся над нами, во все времена производили впечатление на умы;

сначала им поклонялись по причине чувственной идеи их величины и блеска. Некоторые более смелые и гениальные умы изучили движения их, и эти светила во все века были предметом или изучения, или поклонения многих людей. Можно даже думать, что страх перед их мнимым влиянием, еще и теперь пугающим астрологов и слабые умы, есть своего рода поклонение, оказываемое пораженным воображением, идее величия, связанной с представлением о небесных телах.

И обратно, тело человеческое, бесконечно более удивительное и более заслуживающее нашего прилежания, чем все, что можно знать

435

о Юпитере, Сатурне и всех остальных планетах, почти неизвестно, В чувственной идее частей тела при диссекции их нет ничего великого, и даже она вызывает отвращение и ужас; так что всего лишь несколько лет тому назад умные люди начали смотреть на анатомию как на науку, заслуживающую их прилежания. Были государи и короли, занимавшиеся астрономией и гордившиеся этим;

величие светил, по-видимому, согласовалось с величием их сана. Но мне не думается, чтобы кто-нибудь видел государей или королей, гордившихся знанием анатомии и тем, что они сделали удачно диссекцию сердца и мозга. То же можно сказать и про многие другие науки.

Вещи редкие и необычайные вызывают в жизненных духах движения более сильные и заметные, чем вещи, которые мы видим ежедневно; им удивляются, с ними связывают, следовательно, некоторую идею величия, и они вызывают поэтому в душах чувства уважения и почтения. А это и является причиною расстройства ума у многих людей; многие питают большое почтение и любознательность ко всему, что осталось от древности, ко всему привезенному издали или редкому и необычайному, так что их разум становится как бы рабом этих вещей, ибо разум не смеет судить или не смеет ставить себя выше того, что он почитает.

Правда, истине не особенно вредит то, что некоторые люди любят медали, оружие и одежды древних, или китайцев, или дикарей. Не совсем бесполезно знать карту древнего Рима или путь из Тонкина в Нанкин, хотя полезнее для нас знать путь из Парижа в Сен-Жер-мен или в Версаль. Наконец, нельзя порицать за то, что люди хотят знать точно историю войны греков с персами или татар с китайцами и питают к Фукидиду или Ксенофону или кому другому необыкновенную склонность. Но нельзя допускать, чтобы удивление перед древностью властвовало над разумом, чтобы считалось как бы запретным пользоваться своим разумом для расследования мнения древних и считались бы самонадеянными и дерзкими те, кто открывает и доказывает ложность их.

Истина принадлежит всем временам. Если Аристотель открыл некоторые из них, то можно также открыть истины и теперь. Нужно подтвердить мнения этого писателя доводами понятными, ибо если мнения Аристотеля были основательны в свое время, они будут таковы и теперь. Иллюзия — стараться доказать авторитетами людей истины природы. Может быть, можно доказать, что Аристотель имел известные мысли относительно известных предметов; но весьма неблагоразумно читать Аристотеля или какого-либо другого писателя с большею усидчивостью и большим трудом только для того, чтобы исторически изучить их мнения и научить им других.

Нельзя смотреть без некоторого волнения на то, что известные университеты, основанные только для исследования и защиты истины, стали особыми сектами и хвалятся тем, что изучают и защищают мнения некоторых людей. Нельзя читать без негодования книги,

436

ежедневно сочиняемые философами и медиками, в которых цитаты так часты, что их скорее примешь за сочинения богословов и ученых в церковном праве, чем за трактаты по философии или медицине;

ибо разве можно терпеть, чтобы рассудок и опыт были оставлены ради слепого следования фантазиям Аристотеля, Платона, Эпикура или какого бы то ни было другого философа!

Однако, быть может, мы оставались бы неподвижными и безмолвными при виде столь странного образа действия, если бы мы не чувствовали себя оскорбленными; я хочу сказать, если бы эти господа не оспаривали истины, которой одной, думается, должно держаться. Но удивление перед мечтаниями древних внушает им слепую ненависть к вновь открытым истинам; они кричат против них, не зная их; оспаривают их, не понимая их, и передают силою своего воображения уму и сердцу близких им людей и удивляющихся им людей свои предубеждения.